Необыкновенно густой туман для этой поры. Шагалану довелось после рассвета просидеть в кустах еще часа четыре, пока в вязкой массе проявились первые разрывы. Дольше рисковать не стоило — прыгнув в лодчонку, он вышел в море. Когда берег пропал из виду, поднял парус, и тут вдруг туман закончился. Просто внезапно оборвался, точно обрезанный ножом. Бескрайняя, сияющая на солнце рябь разливалась впереди, где-то далеко на юге скрывалась полоска холмов Валесты, а прямо за кормой громоздилось что-то невнятное и темное, словно поглощенное обрушившимся с небес облаком, — его родина. Впрочем, от грустных сравнений Шагалан лишь отмахнулся.

Путь был несложен и привычен, однако юноша по-прежнему чутко оглядывал раскинувшуюся кругом лазурь — не мелькнет ли где острая тень хищницы-галеры. В последнее время у варваров завелась дурная манера патрулировать пролив. Доныне вроде бы одинокие рыбацкие лодки ни разу не привлекали их внимания, и все равно надлежало стеречься. За минувшие месяцы постоянное чувство опасности успело стать обыденным, хотя на долгие годы он, чудилось, забыл о таком. Возродились, конечно, не те давние, ребячьи страхи, но что-то ощутимо знакомое, схожее с ними.

В миле от побережья Шагалан повернул на солнце и двинулся на веслах вдоль скалистого обрыва. Здесь за галерами молено было уже не следить — при всей видимой неприступности берег был вполне по плечу хорошему пловцу. Мелонги же, пускай и легко относившиеся к чужим границам, вряд ли отправились бы за беглецом в глубь его страны… Шагалан не в первый раз поймал себя на том, что называет эту землю своей. Нет, родиной для него оставался именно Гердонез, та темная мглистая лента, утонувшая за горизонтом. Просто слишком уж долго он касался родины исключительно в воображении, в снах. Детские воспоминания, беседы Иигуира, сама цель их жизни накрепко привязывали к Гердонезу, однако со временем он сроднился и с узкой полоской валестийского песка. Вероятно, раньше подобная раздвоенность сильно досаждала бы, но сейчас он отнесся к ней спокойно. Точнее, не отнесся никак.

Он очень изменился, и сам это понимал. Скоро девять лет, как мирские бури выбросили горстку мальчишек сюда, на чужой берег, и годы не были потрачены впустую. Он не только вырос в стройного, жилистого юношу — тяжелейшие, изнурительные тренировки не могли не сделать свое дело. И речь даже не о просвещении, хотя ежедневные занятия с Иигуиром не имели цены. Он стал другим. Крошка Ванг Согрон умер, родился Шагалан. Глупое мальчишечье прозвище теперь служило чем-то вроде символа, знаком произошедшей перемены. Ее день он запомнил навсегда.

Как, впрочем, запомнил и еще один. Они с ребятами бегут по закатному прибою, как бегали уже тысячи раз. Песок, переполненный обжигающе стылой ноябрьской водой, хлюпает под босыми подошвами. Огненно-блестящие спины друзей впереди и пульсирующий гул многих голосов, задающих ритм дыхания, — в это погружаешься с головой, забывая о времени, холоде и усталости… Движущийся справа Скоха внезапно издает оглушительный вопль, совершает невероятный кульбит в воздухе, катится по песку и растягивается на нем, бессвязно крича в темнеющее небо… Остальные не прекращают бег, косясь назад и переглядываясь между собой. Они понимают, что произошло, часто слышали рассказы об этом, но впервые видят воочию. Они продолжают оборачиваться в сгущающуюся тьму даже без надежды разглядеть товарища. Они знают — их прежнего Скохи больше нет. Он перешел, переродился, сделал шаг, который предстоит всем…

Шагалан медленно брел по прибрежному песку. Теплая пена резвилась вокруг босых ног. Освеженный грянувшим накануне ливнем, воздух струился в солнечных лучах. Несколько чаек деловито расхаживали по пляжу, нимало не пугаясь соседства человека. Чудилось, они своими крошечными мозгами поняли, что, погруженный в свои мысли, тот не обращал на окружающее никакого внимания.

Бентанор Иигуир умер на самом исходе той тяжелой ночи. День лагерь провел в звенящем, отчаянном молчании. Ни занятий, ни тренировок. Не произнося ни слова, люди точно призраки слонялись с места на место, то сбиваясь в беззвучные группы, то рассыпаясь поодиночке. После нескольких таких бесцельных перемещений они снова и снова возвращались в Зал Собраний, дабы постоять у тела учителя. Величественное лицо старца застыло в умиротворении и покое, тревоги суетного существования теперь переходили на плечи его воспитанников. Минута-две у смертного одра, и люди опять отправлялись в свои странные путешествия, чтобы затем снова сюда вернуться. Получался бесконечный поток, непрерывно протекавший через Зал. Горестную тишину над лагерем лишь однажды нарушил вой голодной скотины из хлева: животные, не считаясь ни с чем, требовали возобновления привычного хода бытия.

Назавтра тело Иигуира перевезли в Вильтон, скромный городок милях в десяти от побережья. По дороге повозку сопровождали только Беронбос, Шагалан и Дайсар, но печальное известие разлетелось далеко, и небольшая древняя церковь оказалась переполненной. Создавалось впечатление, будто сюда собрались все успевшие доехать до городка. Главным образом это были окрестные землепашцы, особняком держались несколько незнатных дворян, горожане и торговцы. Мало кто из них встречал Иигуира при жизни, но славного имени достало, чтобы созвать сюда людей. Чувство приобщения к истории витало под сводами храма, некоторые даже принесли с собой грудных детей, давая им хоть краем глаза увидеть похороны великого человека.

Службу вел епископ из Амиарты. В провинциальную глухомань его вытащил Бойд, ведавший организацией всей церемонии и определенно не поскупившийся на расходы. Кроме того, купец заполучил второго епископа, Гердонезского. По слухам, высокий жилистый старик с лицом аскета являлся приближенным принца Демиона, брата покойного Сигельвула Артави и формального наследника престола. Законность притязаний прозябающего на чужбине принца действительно никто не оспаривал, вот только шансы на их осуществление представлялись сейчас совершенно эфемерными. Первые годы изгнания корона Валесты еще терпела активные попытки Демиона собрать войско из гердонезского дворянства и наемников, но затем политика взяла верх над состраданием. Вдобавок денег на серьезную армию у принца не хватило, посему, когда его оголодавшие отряды занялись банальным грабежом, власти категорично настояли на их роспуске.