Подвешенные в обгорелой миске над пылающим огнем благовония благовонили ужасно. Иначе не скажешь. Но что поделаешь, если у хозяина дома, Элизиена, был "пунктик": ему казалось, что все вокруг кишит духами. Духами-то оно кишело, конечно, но ему мерещатся духи, недоброжелательные к нему.

Поэтому у него и на груди кроме кожаных мешочков с оберегами, всегда чадила холодным дымком серебряная табакерочка с вонючим хилерийским табаком. Сколько раз я ему уже говорила, что находиться рядом с ним невозможно, но он лишь добродушно посмеивался в ответ, поправлял табакерочку на груди, и отвечал:

— Забей…

Гадкое словечко, но опять же — порой иначе не скажешь. А притащила его к дьюри я сама, теперь пожинаю плоды своего разгильдяйства. Это было мое первое, нет — второе слово, сказанное мной в этом непостижимом мире.

Хотя что еще можно сказать, если, пойдя искупаться на заброшенный пруд у себя на даче, только-только закончив полоть ненавистную грядку с морковкой по заданию партии во главе с бабушкой, ты начинаешь тонуть.

Я проснулась. Кромешная тьма в доме, и скрип… Жуткий скрип… Что так скрипит? Где Элизиен? Вдруг от окна метнулась тень, стало светлее. И тишина.

Заплакал Милиен.

Выбравшись из своего гамака, я подошла к малышу и взяла его на руки. Уткнувшись мне в шею, Милька быстро затих. Оказавшись рядом с очагом, я поняла, что скрипела, раскачиваясь из стороны в сторону, миска с благовониями, которая, еще раз качнувшись, остановилась. Глаза мои, привыкшие к темноте, еле разгоняемой луной, лихорадочно искали и не находили в доме Элизиена. В приоткрытую дверь потянуло сквозняком… На холодном земляном полу ноги быстро замерзали. Толкнув дверь, я почувствовала, что что-то держит ее с той стороны.

Малыш сладко засопел под ухом, и я, положив его в гамак, укутав одеяльцем из звериных шкурок, вновь вернулась к двери.

Прислушавшись к тишине леса, я еще раз осторожно толкнула дверь и замерла… За ней кто-то зашевелился. Послышался глухой стон, шорох… Не зная чего ожидать, я стояла, прижав к себе топорик Элизиена на длинном древке, который прихватила впопыхах для защиты. Но за дверью все стихло.

Стук в окно разбудил меня уже под утро. Светало. Ночью я, кое-как забравшись в узкое окно, уснула на шкурах на полу, слабо удивляясь сама себе: там, на поляне — труп Элизиена, за дверью — огромная мертвая туша… Но деваться мне было некуда. Здесь же в доме меня ждал Милька. Мальчишка сейчас сопел рядом, даже не подозревая, что в его жизни произошли такие перемены. И теперь рядом с ним вместо отца, хотя я не знаю даже, был ли Элизиен отцом Милиена, непонятно кто.

Стук в окно повторился. Ну, в конце концов, не враг же стучит в окно? Враг уже давно вломился бы в дом, — хрупкое желтоватое стекло не стало бы для него препятствием.

Я, выбравшись из-под шкуры, обойдя ручищу трупа, которую ночью забросала одеялами, чтобы Милька утром не испугался, подошла к окну.

В окно заглядывал кто-то. Не видя меня, он вновь, уже сильнее застучал в окно и позвал:

— Милиен!

Здесь, в домике Элизиена, я прожила почти месяц, никуда не высовываясь дальше заросшей травой поляны, на которой стояла землянка. Во-первых, местность, которую я успела увидеть, падая с неба, была совершенно мне незнакома, а во-вторых, рассказы Элизиена о большеротых, порусях и болтунах, и прочей живности, населяющей эти места, отбивали у меня всякую охоту отправиться в лес одной.

Поэтому все мои исследования окрестностей сводились к походу за водой к роднику и прогулкам с Милиеном. Именно у родника я впервые встретила эту самую порусь…

Я тогда еще скептически относилась ко всем этим живностям, и лишь домашнее мелкое колдовство дьюри вводило меня в сомнение. Поэтому когда всколыхнувшаяся стоялая в небольшом озерке возле родника вода разошлась кругами, и показалась половина серо-зеленой, мокрой головы… я то ли от неожиданности, то ли желая защититься, уронила свой кожаный мешок для воды прямо на эту самую голову. Причем под водой была именно та половина, которая должна дышать…

Голова исчезла, а под водой мелькнуло длинное туловище. Воды я набрала, а когда, уходя, еще раз оглянулась на родник, то вновь увидела половину головы, смотрящую мне вслед мутными беззрачковыми глазами. Но почему порусь не утащил… или не утащила… хотя кто их разберет… меня под воду? Ведь наши русалки славятся именно этим? Тогда мне подумалось, что утопленник утопленнику не нужен… И стало еще тошнее, значит, точно, утопленница… Но я тут же рассмеялась тихо себе под нос, и, обернувшись, отчего-то показала поруси фигу — болтаться в болоте как оно, я не собиралась… А голова исчезла…

…Сейчас, пробираясь через колючий кустарник вслед за Харзом, который словно нарочно шел по таким зарослям, будто про дорогу в этих местах и слыхом не слыхивали, я уныло думала, что это наверное связано с нашей безопасностью. Шли мы уже давно, без остановок, как если бы нам надо было прийти в назначенное место в назначенный час.