По проселочной дороге, ведущей к Ярославскому шоссе, мчался автомобиль, а человек, сидящий в нем, держал руль одной рукой. В угрожающей близости мелькали деревья, машину порой подбрасывало на ухабах, но водитель, казалось, не замечал этого. Глаза его слипались, он засыпал… Неосознанная, беспамятная ночь, тревоги, поиски и раздумья давно растворились в утренней сырости, а поднявшееся солнце заливало своими лучами правое, пустующее сиденье. Но человеку грезилось, что рядом с ним кто-то сидит. Он пробормотал какую-то невнятную фразу. И услышал четкий ответ, словно чьи-то губы коснулись его уха:

— Будь осторожен, милый!

Водитель улыбнулся, летя навстречу своей смерти. И в тот миг, когда его хрупкий челнок должен был вдребезги разбиться, он наконец-то вспомнил к какой цели вела его всю жизнь дорога судьбы. Но что-то помешало случиться неизбежному. Тим Тероян вывернул руль, бросил «Жигули» вправо, сбавил газ, унял дрожь в бьющемся железном коне. И лишь затем, тяжело дыша, вытер ладонью выступившие на лбу капли пота. Сейчас автомобиль двигался еле-еле, словно раздумывая: не остановиться ли вовсе? Тероян зажмурил на несколько секунд глаза, желая, чтобы как можно быстрей исчезли плывущие радужные круги, а когда открыл их, то подумал, что, наверное, сходит с ума. Мгновения назад дорога впереди была совершенно пустынна, а сейчас перед ним стояла — нет, двигалась навстречу — обнаженная девушка, и ее печальные, подернутые влагой глаза смотрели прямо в лицо Тима. Колыхались светлые волосы, золотилась дивная кожа. Оцепенев, Тим не отводил от чудесной незнакомки взгляд. Еще немного — и он бы сбил ее, проехал по живой плоти, но даже сам не понял, почему вдруг машина остановилась. Только тогда Тим разглядел капельки сочившейся из ее губ крови. Безмятежно улыбаясь, девушка прошла сквозь него, именно прошла, как проходит острая игла сквозь сердце; он мог поклясться, что почувствовал внезапную боль, и запах ее волос, и ароматное дыхание, и ощутил вкус ее губ. А потом видение исчезло. Но еще некоторое время на пыльной дороге оставались следы босых ног.

Тим Тероян, сорокапятилетний, худощавый, мрачного вида брюнет, минуты три сидел неподвижно. Он не спеша выкурил сигарету, щелчком выбросил окурок в окно. Нервы успокаивались. Так же светило солнце, те же два грача на дальней ветке с любопытством поглядывали в его сторону. Тероян просигналил им, и они с негодованием полетели прочь. Машина легко завелась, и вскоре странное место осталось далеко позади. Возвращение домой отставного военного врача продолжилось. Но чтобы больше не заснуть за рулем, Тероян включил приемник, прислушиваясь к какой-то полутраурной музыке. Похоронный этюд сменил бодрый голос диктора.

Тим Тероян равнодушно выслушал новости, которые ничего нового ему не сообщили. Все так или иначе повторялось или ожидалось. Он выключил приемник, чтобы избавиться от назойливого припева к модному шлягеру: певец раз сто пятьдесят повторял одну и ту же фразу — «А-ааа… Вот ты где!.. А-ааа… Вот ты где!..» Лицо Терояна за последние годы приобрело какое-то хмурое, мрачное выражение, постарело, на щеках пролегли глубокие борозды, а глаза смотрели устало и презрительно. Сейчас он думал только о том, как бы побыстрее добраться до своей спасительной двухкомнатной квартиры возле метро ВДНХ, блаженно окунуться в теплую ванну, выпить крепкого чая с лимоном, разогреть приготовленный вчера днем борщ. Он жил один, и это одиночество проходило через всю его жизнь, если не считать детства. Иногда в его квартире появлялись женщины, некоторые из них задерживались даже на полгода, но потом все равно исчезали. И он был лишь рад этому, потому что присутствие постороннего в его уютном, обжитом «логове» рано или поздно начинало тяготить, мешать размеренному распорядку, укладу жизни. «Волк должен быть один», — думал он, а себя он так и считал старым, одиноким, вышедшим на покой волком, но еще способным оскалить клыки, если ему будет грозить опасность. После того как он покинул армию — а случилось это три года назад — он так и не нашел для себя ничего интересного. Да его и не могло тут быть. Те же войны, те же смерти, только более изощренные, более хитрые, более подлые. Хотя страшнее того, что он повидал в бывшем Союзе, мотаясь по кровавым пожарищам и оперируя полураздавленных-полусгоревшихполуразорванных, — быть вроде бы и не должно.

Первым пришел Георгий Юнгов. В школе они сидели за одной партой и ладили больше других (а впереди все время толкались и ссорились Карпатов с Шелешевым, может, потому они и в жизни встали по разные стороны барьера). Высокий, подтянутый, выглядящий моложе своего возраста на десять лет, с щегольскими усиками, Юнгов, как всегда, был одет в шикарный дорогой костюм, модные туфли, свежую рубашку и благоухал французским одеколоном.

— Поздравь, я теперь парламентский корреспондент «Московских известий», — произнес он с порога. Тероян к приходу друзей-преферансистов прибрал в квартире, унес разбитые чашки в мусорное ведро, переоделся, задернул портьерой дверь в ту комнату, где спала девушка. Лекарство подействовало, она должна была проснуться только утром.

— А зачем тебе это надо? — спросил он.

— Еще одна высота, — ответил Жора. — Кроме того, интересно наблюдать, как лают и дерутся собачки всех мастей.

Юнгов был большим специалистом в самых различных областях. Он хоть и не получил высшего образования, но учился много и везде, схватывая знания на лету. Цепкая память, аналитический ум, умение общаться с людьми и входить к ним в доверие отличали его с юности. Два года он провел вместе с Терояном на медицинском. Ушел. Поступил на психологический факультет МГУ. Надоело и бросил. Чуть не закончил заочно юридический. Вдруг оказался среди будущих инженеров, в институте стали и сплавов. Зачем? Он, наверное, и сам бы не смог объяснить. Когда-то давным-давно пробовал поступить в цирковое училище, мечтал стать фокусником — и это у него неплохо получалось. У него вообще все шло легко, весело, «с песней», — как он сам любил говорить, хотя мало какое дело доводилось до конца. И все-таки он занял свою нишу. В журналистике. Как-то написал одну заметку, другую. Их опубликовали. Заметили. Стали предлагать темы, командировки. Сотрудничал с самыми разными газетами и журналами, поскольку был всеяден, мог писать обо всем. Но не «чего изволите?», а вкладывая в материал свой взгляд, причем столь замаскированный, что не каждый редактор мог сразу разобрать — что там между строк? Писал живо, с юмором. Это нравилось. Вскоре он приобрел вес в журналистике, накропал несколько публицистических книжек, пару-тройку из них в соавторстве, а кое-какие и вообще под чужой фамилией. Ему заказывали написать за «высокого дядю», он и не брезговал. Работа есть работа, а деньги не пахнут. Купил дачу, машину. Так и не женился, хотя женщины возле него вились всегда, причем самые красивые. Жил со своей сестрой-инвалидом, о которой трогательно заботился. Когда грянула «перестройка» меченого, начали вылетать стекла, трещать стены, ехать крыша, проваливаться фундамент, а затем и вовсе в полуразрушенном доме пошел шабаш ведьм и бесов, Георгий Юнгов не кинулся ни в какие крайности, не бегал с ведром, пытаясь залить пожар, не пил из кубка-черепа на брудершафт с нетопырями. Стоял в сторонке, глядел — чем закончится? Негромко поругивался. Но пиджак от чистки уберег. Потом, когда стало подтягивать живот, плюнул, объявил себя «независимым» и стал снова писать на разные темы, стараясь не касаться политики. Получалось скучно, нечитабельно. Пришлось как-то ориентироваться, определяться. И он аккуратненько поместился ровно в центре, где было спокойнее всего. Да и стрелы можно было метать хоть влево, хоть вправо, что его и устраивало…