Роман «Шествие динозавров» (1991) принадлежит к жанру «временной оперы» и является развитием идей и антитезой к роману А. и Б. Стругацких «Трудно быть богом» (1964). Грандиозный эксперимент над историей, который ставят наши потомки, используя погибший континент и древнюю империю Опайлзигг, подозрительно напоминает не так давно закончившийся период нашей собственной истории. Примечательно, что все имена собственные и специфическая лексика в романе получены Филенко с использованием написанной им программы-генератора «рыбьих языков».
От издателя:
Легко ли быть богом? Отстраненно наблюдать за жизнью чужого мира, заведомо обреченного на гибель? Фиксировать подробности кровопролитных сражений и дворцовых интриг, не пытаясь встать, на ту или иную сторону, не делая выбор между добром и злом? Главный герой романа Евгения Филенко, извлеченный из нашего времени потомками и направленный в качестве наблюдателя в далекое прошлое, на легендарный материк, которому вскоре предстоит сгинуть в океанской пучине, стоит перед трудным выбором. Ему придется решить: остаться ли бесстрастным наблюдателем или выступить против жестоких древних богов, заранее зная, что даже победа не принесет спасение жителям обреченного острова. Тем более что, сделав выбор, герой вынужден будет следовать ему до конца…
1
Этот архив подлежал уничтожению в ближайшие сорок восемь часов. Войдя в него, я испытал жгучее желание уничтожить тех, кто отдал такой приказ. Причем не в сорок восемь часов, а немедленно. Из огнемета или при посредстве газовой камеры. Человек я мирный и незлобивый, нужны радикальные методы, чтобы вывести меня из равновесия, но когда речь заходит об архивах, я становлюсь зверем. В такие минуты мне хочется выть, рычать и кусаться от осознания собственного бессилия. Я заложил бы душу дьяволу за возможность отменить этот сволочной приказ, вывезти отсюда к себе домой, любым иным мыслимым м немыслимым способом уберечь эти сокровища. Но дьявол, равно как и Бог, оставались не более как нравственными категориями, апеллировать к которым можно было сколько заблагорассудится и без особенного результата. Мне стоило невероятных усилий вообще проникнуть сюда до того, как приговор будет приведен в исполнение и все эти тонны пожелтевшей, отрухлявевшей, ломкой бумаги сгорят в мусорном баке на заднем дворе. Мне стоило это еще и мзды в три червонца вахтеру, а подобная сумма по нашим самым гуманным в мире законам толковалась как взятка и грозила обернуться несколькими годами труда во исправление. Правда, информацию о злодеянии я извлек, как это водится, случайно, и хотя бы это ничего мне не стоило. Так или иначе, мне отпущено было два часа на разграбление и вынос такого количества бумаги, какое могло бы уместиться в две немецких болоньевых сумки. Я стоял на пороге пыльного полуподвала, сильно напоминавшего морг, перед уходящими в темноту грубо сколоченными стеллажами, истекал ненавистью и не знал, с чего начать. Разумнее всего было бы зажмуриться и
хапать
все, что подвернется, до полной загрузки… Говорят, в Ленинграде есть камера, куда в первые часы славной нашей революции победивший пролетариат по указанию Луначарского сволок награбленные из самых богатых частных собраний книги и документы, а потом закачал ядовитый газ. С тех пор примерно раз в год туда входит человек в противогазе и хватает первое попавшееся. И это «первое попавшееся» обычно оказывается открытием. Может, легенда. Но уж очень похоже на правду. Если даже в полуподвале паршивой, никому не нужной конторы, каких тыщи в нашем городишке, можно найти
Я сделал осторожный шаг вперед и увидел крысу. Тварь сидела на пыльной стопке журналов и глядела на меня как хозяйка на незваного гостя. Который хуже татарина. «С-сука», — сказал я. Крыса нехотя оставила свой пост — бумаги посыпались с оглушительным шорохом — и почему-то задом упятилась за стеллажи. Хлопья взбаламученной пыли плясали в столбе желтого прыгающего света от моего нагрудного фонаря. Я невольно подумал, что, может быть, она решила подкрасться сзади и вспрыгнуть мне на загривок. Или просто ушла за подмогой. Было бы неприятно, если бы таковая подмога здесь нашлась. И было бы странно, если бы подмоги не сыскалось. Я протянул руку и
Я раздернул «молнии» на сумках и двинулся в глубь архива. Загружаясь, я еще как-то пытался отбирать то, что казалось особенно интересным. Если такое вообще возможно. В архивах интересно все. То, что я оставлял на месте, спустя сутки виделось мне просто бесценным. Тогда я испытывал муки раскаяния, что
Что-то подвернулось мне под кроссовку, я потерял равновесие и начал падать, бестолково размахивая руками в поисках опоры. Каким-то чудом мне это удалось, и я утвердился на ногах — даже без излишнего шума. Странное ощущение: сердце работало ровно, дыхание не сбилось. Как будто и не падал. Только застряла в голове невесть откуда всплывшая мысль: «ЧЕЛОВЕКОМ БЫТЬ ТРУДНО…» Что бы это значило? Где я мог на нее набрести, из какого манускрипта
Крыса сидела в вентиляционной дыре, свесив оттуда голый лоснящийся хвост, и следила за мной. Равнодушно и сыто. Еще бы, нажрала себе брюхо дармовой выдержанной клетчаткой. Говорят, организм крысы усваивает все, что способны сгрызть ее зубы. Даже дерево, даже металл. Бумага для нее — все равно что пирожное.
2
— …а теперь, Вячеслав Иванович, с вами все в порядке?
Я размыкаю слипшиеся, набрякшие веки. И тут же в панике жмурюсь. Нестерпимое свечение тараном бьет в мозг.
— Да, вполне… — бормочу потерянно. — Где я? Это что — больница?!
— Занятно, у всех без исключения первое впечатление об этих апартаментах совпадает. С точностью до интонации. Не беспокойтесь, телесное здоровье у вас приличное. Единственный серьезный изъян — зубы. Врача давненько не посещали?
— Лет этак… сейчас вспомню… зачем вам?
