Иоанн Н. Касидроу завязал галстук старомодным виндзорским узлом и подмигнул своему отражению в зеркале. Ему в ответ подмигнул не располневший пожилой мужчина, а ухмыляющийся юноша с озорными глазами. Морщинистые пальцы ловко выпрямили красный галстук с гербом королевской семьи Великобритании — личный подарок Его Величества. Иоанн надел пиджак, проверил коммуникатор за правым ухом и закрыл дверь своего «люкса».

Он спустился в холл отеля, улыбнулся портье и вышел на улицу. Кажется, собирался дождь — сквозь серое с молочными разводами небо сочился солнечный свет. Резко пахло морем и городской пылью. Кричали чайки, шумели пешеходы, на перекрытой дороге раздражённо гудели автомобили.

Иоанн ухмыльнулся, вдохнул поглубже (мантра «Гринпис»: не-экологически-чистый) воздух мегаполиса, запахнул пиджак и резво преодолел два с половиной метра до машины. Полицейские из отряда сопровождения надели шлемы и включили сирены мотоциклов. Водитель серебристого бронированного лимузина запустил двигатель. Телохранитель распахнул дверь, и Иоанн сел в машину.

— Добрый день, — улыбнулся ему сидевший напротив помощник. — Как вы спали?

— Привет, — сказал Иоанн, — хуже тебя.

Элизабет Арлетт возвращалась в Дели — в город, покинутый в юности и ненавидимый всей душой. Здесь ей предстояло провести полтора дня — проконтролировать ход переговоров между «Голд Корпорейшн», титаном мирового рынка биотехнологий, чьи интересы она представляла, и небольшой индийской фирмой, совершившей революцию в области пренатальной генной инженерии. Специалисты «Джиан Продакшн Лимитед» сумели применить технологию нейробиологического программирования к двухмесячному плоду в материнской утробе, и капитализация компании выросла с трёхсот миллионов до восьми миллиардов долларов. «Голд Корпорейшн» немедленно связалась с её руководством и предложила поглощение на взаимовыгодных условиях.

Переговоры поручили вести Элизабет — тридцатидвухлетней, самой молодой из вице-президентов корпорации, уже успевшей приобрести репутацию whiz kid. Элизабет отлично справлялась с поставленной задачей, но страдавший от Болезни Ле Джиан, президент «Джиан Продакшн Лимитед», пожелал лично встретиться с ней для подписания договора. Он не мог покинуть Дели по состоянию здоровья, и Элизабет пришлось лететь к нему — в город, куда она поклялась никогда не возвращаться.

Она твердила себе, что это всего на полтора дня; уверяла себя, что сильнее своих страхов и своего гнева. Она легко нейтрализовала свои эмоции — ей, прошедшей полный курс нейробиологического программирования и принадлежавшей теперь к «новым людям», это ничего не стоило. Теперь организм подчинялся Элизабет, и это она командовала им, а не наоборот. Она была совершенно спокойна, приземляясь в аэропорту, спускаясь по трапу самолёта и даже садясь в лимузин с охлаждённым воздухом и запахом шафрана в салоне. Оставалась спокойной, пока её везли в центр Нью-Дели и вводили в «люкс» на тридцать девятом этаже гостиницы, где она приняла ванну, переоделась и восстановила силы после перелёта.

Она оставалась спокойной, надевая чёрный вечерний костюм, освежая и расчёсывая длинные тёмные волосы, поправляя брови и подкрашивая губы. Она сумела остаться спокойной даже в тот момент, когда её взгляд случайно упал на тюбик помады пурпурного цвета… и он напомнил ей о мучениях, которые двадцать лет назад ей пришлось пережить в этом городе, и на миг перед ней возникло лицо Пурпурного Человека, но Элизабет осталась спокойна и быстро погасила этот всплеск, не дав ему перерасти в приступ паники. Она напомнила себе, что ей даже не придётся покидать отель — переговоры пройдут здесь же, — а потом она сядет в машину и уедет в обратно в аэропорт, откуда корпоративный самолёт унесет её подальше от этого кошмара, в чистый и высокий Сингапур. Дышать грязным воздухом этого города, смотреть на душные, раскалённые от жары полупустые небоскрёбы, на бетонные скелеты надземных эстакад, как мухами облепленные строителями — дешёвой рабочей силой… В Сингапуре, подумала она, да и в любом нормальном месте на Земле, такую стройку поручили бы роботам. Но это не Сингапур, это Дели, и здесь нужно провести всего полтора дня, занять себя работой и — главное — не вспоминать. Оставаться спокойной.

Она спускалась на лифте во французский ресторан на седьмом этаже отеля, когда электронный секретарь «Фукуро-M» сообщил о срочном звонке из китайской космической корпорации «Шугуан». Элизабет спокойно поговорила с представительницей «Шугуана», вошла в ресторан и до глубокой ночи вела непринуждённую светскую беседу с хозяевами вечера. Речь шла о последних веяниях в сфере трансформации мозга, эмуляции сознания и разработках искусственного интеллекта уровня человека. Она даже вскользь намекнула, что «Голд Корпорейшн» работает над новым прорывным проектом, а затем со свойственным ей спокойствием сменила тему на обсуждение глобальной политики.

Алессандро Вита дышал ровно, стараясь не волноваться. Шёл первый час ночи, вертолёт с их отрядом летел над равниной, приближаясь к городу. В салоне было душно и пахло потом. Комбинезон удобно облегал тело и охлаждал, но шлем Алессандро пока держал в руках, и лицо парилось. Короткая густая борода вымокла, капли пота стекали из-под волос по вискам и по шее, но Алессандро терпел и не шевелился.

Остальные нервничали меньше, чем он. Для него это только второе настоящее боевое задание, где сопротивление не только возможно, но ожидаемо. В принципе, оно ожидаемо всегда (из этой предпосылки исходит командование), но в некоторых операциях перестрелка — это нарушение первоначального, «чистого» плана. А в этой операции, повторял про себя Алессандро, стрелять можно сразу на поражение. Значит, всё серьёзно. Очень серьёзно. Им разрешили стрелять, потому что лучше убить подонка, за которым идёт охота, чем дать ему ускользнуть. Выходит, этот подонок — важный террорист. Важный настолько, что нас не интересует информация, которую он может выдать под пытками, нас интересует только его голова.

Думая «нас», Алессандро имел в виду, конечно же, командование; но годы учёбы и тренировок не прошли даром. И командование, и простые солдаты, и бойцы элитных штурмовых спецподразделений, как он сам, — все были для Алессандро «мы», все были на стороне добра. А те, на кого через несколько минут он будет смотреть через тактический прицел, — зло, недостойное жить. Алессандро было двадцать семь лет, и он посмеивался, когда слышал, что таким, как он, «промыли мозги», «превратили в безвольные машины для убийства». Ведь это был его выбор, осознанный гражданский выбор, и никто не заставлял его надевать тёмно-синюю форму отряда спецназначения войск Европейского союза. Кто-то же должен это делать, чтобы трусливые тыловики-«правозащитники» могли и дальше чесать языком.

Один из спецназовцев напротив Алессандро сидел, откинув голову назад и закрыв глаза. К его ушам из нагрудного кармана тянулись два проводка. Указательным пальцем он отстукивал ритм по макушке шлема. Другой — тоже новичок, как и Алессандро — проверял экипировку. В задней части вертолёта болтали.

— Эй, Громила, — крикнул сосед Алессандро. — Что за дерьмо у тебя там играет?

В тот же час, на расстоянии четырёх тысяч километров от восточных окраин Пакистана, где штурмовой отряд специального назначения войск Евросоюза выполнил свою задачу, погрузился в вертолёты и поднялся в воздух, Нам Туен услышал слова, вернувшие его к жизни.

— Вы свободны, — сказал ему начальник тюрьмы, упитанный коренастый человек с большими бухгалтерскими очками на круглом и рыхловатом лице. Нам Туен иногда думал, что это лицо, если встретить его в обычной жизни, на улице или в магазине, показалось бы добродушным и наивным, даже смешным, но здесь… в этих забавных очертаниях таилась угроза, а из-под очков выглядывали поросячьи глазки садиста.

— Спасибо, — ответил Нам Туен. Он сидел напротив начальника тюрьмы, отделённый от него широким столом из красного дуба. На столе перед начальником тюрьмы лежали какие-то документы. Их, видимо, привёз чиновник, стоявший возле окна и любовавшийся пейзажем. Нам Туен по костюму и по манере держаться определил, что этот чиновник из Китая, а не из Северной Кореи, что внушало одновременно и надежду, и страх. Иероглифы в документах вроде бы тоже китайские, Нам Туен их видел, но никак не мог сфокусировать зрение и прочитать, что именно написано. Глаза и раньше подводили его, а в последние три года из долгого десятилетия, проведённого здесь, в секретной тюрьме Китайской Народной Республики в Западно-Корейском заливе, на островах Блонд, в компании северокорейских надзирателей, он и вовсе стал терять зрение, переживая по ночам в душной темноте камеры, что вскоре ослепнет.

Но вот он сидит напротив начальника тюрьмы и сквозь распахнутые окна его кабинета видит безоблачное небо и яркое солнце, видит, как свет отражается на водной ряби, видит пикирующих за добычей чаек.

— Ваш адвокат прибыл вместе со мной. — Китайский чиновник развернулся к Нам Туену. — Он ждёт вас внизу, на корабле. С вас сняты все обвинения. Осталось решить несколько формальностей, и мы с вами тотчас же отправимся в Далянь.

Седло казалось десятилетнему Иоанну Касидроу слишком жёстким, но он и мысли не допускал о том, чтобы пожаловаться на это сестре. Держался за её талию обеими руками и плотно прижимался к её спине, боясь свалиться с лошади, идущей быстрой рысью. Мелисса была старше Иоанна на три года и хотела продемонстрировать брату свои достижения в верховой езде. Она училась в колледже в Лондоне, а лето проводила в семейном поместье, усердно тренируясь.

Девочка повернула лошадь влево, и та немного замедлила ход, поднимаясь в горку. Иоанн оглянулся на зелёные холмистые луга, виднеющийся вдали лес и несколько домиков вдоль дороги. Пахло травой, воздух был влажным и сыроватым, было прохладно, но Иоанн распустил шарф сразу же, как только оказался вне пределов досягаемости крика гувернёра. Длинный шарф трепетал на ветру, и мальчик представлял себя скачущем по полю битвы рыцарем и иногда характерно взмахивал рукой, пронзая копьём врагов. Они падали со своих скакунов, кровь хлестала из пробитых доспехов. Целостной картине мешала сестра, видимо, воображавшая себе нечто совсем другое, но Иоанн старался об этом не думать.

Он смотрел вокруг, видел плывущие по необъятному небу громады облаков, растворяющиеся в тонкие нити и сливающиеся обратно; видел белые следы самолётов и сами самолёты, иногда малюсенькие в вышине, а иногда большие, громкие и близкие, словно приглашавшие дотронуться рукой. Лошадь замедлила ход, взобравшись на вершину холма, и Иоанна обласкал ветер, взлохматив длинные каштановые волосы.

— Который час? — спросила сестра, резко повернувшись. Её волосы были защищены от ветра шлемом для верховой езды, и Иоанн был счастлив, что на этот раз избежал подобного мучения — то ли гувернёр забыл, то ли они выезжали в спешке… Иоанн не любил шлем. Вот перчатки Мелиссы и её классные очки он бы с удовольствием надел, но они почему-то не считались обязательными, да и сама Мелисса сейчас была без них.

Иоанн посмотрел на часы:

На пути в аэропорт мальчик спал; мать и сестра подняли его рано утром, расцеловали и долго прощались. Иоанн забрался с коленями на сиденье и смотрел через заднее окно на удаляющееся поместье. Вскоре дом скрылся за холмом, и Иоанн заснул. Он дремал всю дорогу, пока машина не остановилась и он не услышал голос отца:

— Просыпайся… — и ещё раз: — Просыпайся, мы приехали. Пойдём.

Отец взял чемодан Иоанна, и они вошли в здание аэропорта Хитроу. Внутри было слишком много людей. Они скапливались перед табло с расписанием рейсов, создавая рядом с собой целые пирамиды из багажа. Отец отстоял вместе с сыном короткую очередь, кинул на движущуюся ленту чемодан, взял для Иоанна посадочный талон, и они направились в зону паспортного контроля.

Перед таможней их встретили: с сотрудником аэропорта, ответственным за отлёт Иоанна, разговаривали высокий полный мужчина и его молодая жена-брюнетка. Их сын, завидев Иоанна, бросился к нему:

— Я разобрался с тем последним заданием, помнишь?

Спустя пять лет Иоанну смертельно надоел этот прекрасный вид. Он всё ещё пробуждал детские эмоции, испытанные при заселении, но комната с каждым годом становилась всё меньше, а неинтересных предметов — всё больше. Иоанн не принимал концепцию универсального образования мистера Смайли, которого видел всего три раза в год — основатель и владелец школы приветствовал учеников, поздравлял их с Рождеством и провожал. Видимо, остальное время этот потолстевший и облысевший псевдо-аристократ (как полагал Иоанн) играл в гольф.

Иоанну не нравились физика, химия и биология — всё то, на чём особенно настаивал Смайли в программе школы-интерната. Предмет «история науки» навевал на него скуку, поэтому на пятом году обучения Иоанн раз в две недели пропускал этот урок, уделяя внимание другим занятиям или развлекаясь с друзьями. Вот в чём никак нельзя было упрекнуть Смайли, рассуждал Иоанн, так это в отсутствии демократизма и жёстком контроле над учениками. Предполагалось, что ученики могут соизмерять свои возможности и имеют право пропускать уроки. Считалось, что прививать дисциплину — не то, чем должно заниматься заведение мистера Смайли, и если ученик вёл себя неподобающе, то его сразу же выгоняли, а родителям возвращали деньги.

На памяти Иоанна было всего три таких случая. В декабре 2009-го выгнали его одногруппника — это был общительный и весёлый испанец, но на первом же экзамене выяснилось, что это место не для него. Оставалось загадкой, как он сумел пройти вступительные собеседования. Второй случай произошёл примерно год назад — во время уборки комнаты одного старшекурсника нашли некие таблетки не медицинского свойства, а после расследования обнаружили, что этот бравый молодой человек предлагал их ребятам помладше.

Третий случай произошёл с выпускницей школы, причём здесь Смайли, как по секрету рассказали Иоанну, встал на сторону девушки. Она доучивалась последний год, была одной из лучших студенток школы, умной и интересной. К ней на выходные прилетел её бойфренд из Германии, они гуляли допоздна, и в принципе в школе закрывали на это глаза, потому что личное время учащихся неприкосновенно, но ребятам приспичило заняться сексом прямо на лавочке в парке, на территории школы. Молодых людей, естественно, заметили. Девушка уверяла, что это «в первый раз», и Смайли посочувствовал тому, что её дебют оказался омрачён… но девушке было семнадцать, а школа-интернат несёт ответственность за учеников, так что совет школы принял решение отчислить красавицу, и Смайли ничего не оставалось, как согласиться. Тем не менее он договорился с другой престижной частной школой в Англии, директор которой согласился взять проштрафившуюся ученицу на последний год и выдать свой диплом под личную гарантию Смайли.

В школе было не принято обсуждать такие вещи, но интерес школьников сложно побороть, что и говорить про возбуждение в связи с последней историей. Ребята не восприняли её как индульгенцию на свободную любовь, но почувствовали гордость за поведение своего «наставника», который поддержал девушку. Лично Иоанну это дало повод задуматься, тем более что сам он уже пару лет присматривался к одной итальянке на год старше.

Начался новый учебный год. За лето, проведённое с родителями, Иоанн успел соскучиться по прохладному бризу с озера и высоким горам вдалеке, по спокойному маленькому городку и друзьям. В прошлом году в своей группе он оказался одним из лучших учеников — наравне с Стивеном, что составляло предмет его особенной гордости. Когда обучение шло легко, Иоанну было скучно; когда появлялись трудности, становилось по-настоящему интересно.

Но, вернувшись в Тун и пройдя по знакомым коридорам замка Шадау в свою комнату, поставив на стол ноутбук и открыв окно, повесив в шкаф костюмы и расставив на полках книги, Иоанн задумался вовсе не об учёбе. В этом году он планировал покорить сердце Лоры.

Летом они почти не общались: пара смс-сообщений и редкая переписка в «Фейсбуке» — не в счёт. На все вопросы Иоанна она отвечала лаконично, своих в ответ не задавала. Последний раз они списывались в самом начале сентября, и Лора написала: «до встречи».

Долгожданный день наступал сегодня — богоподобная в его глазах и весьма миловидная в глазах других итальянка прилетала около четырёх часов вечера на отцовском самолёте, и Иоанн со Стивеном отправились её встречать. Они ехали по выученному за прошедшие годы наизусть маршруту в аэропорт Берна в старом «мерседесе», который Смайли отправил за Лорой, и обсуждали последние новости. В Китае разогнали мирную демонстрацию, и правительство США в сотый раз выразило озабоченность ситуаций — в частности, открытием стал для них сам факт наличия политзаключённых в КНР, — на что им ответила третья сторона: министр иностранных дел России Сергей Лавров призвал к созданию интернациональной комиссии для расследования военных преступлений американцев в Гуантанамо и Абу-Грейб.

Стивена больше волновал юридический аспект предложения русских: если это не просто полемический укол, а реальная инициатива, то собирается ли Лавров потребовать специального расследования по линии Совбеза ООН или Международного уголовного суда?.. Иоанн настаивал, что форма не имеет значения, — к тому же вряд ли Кремль, осознающий опасность международного терроризма, будет пытаться приравнять деятельность ЦРУ к деятельности осуждённых в Нюрнберге нацистов.

К вечеру закончились дожди, лившие три дня, и праздничный ужин накрыли в парке под открытым небом. Двери замка были распахнуты, на лужайке со стороны озера стояли столы с белыми скатертями, подсвеченные разноцветными лампами. Газон ещё не высох, и, случайно оступившись с дорожки, можно было испачкать туфли.

За центральным столом рассаживались выпускники этого года — девушки в вечерних платьях и юноши в смокингах. Рядом с ними сидели преподаватели, а за боковыми столами — остальные классы. Это был не их праздник, но Смайли ежегодно собирал всех учеников на прощальный ужин и иногда даже произносил речь. Сидеть приходилось долго, выслушивая множество нудных выступлений, а потом до утра общаться с друзьями и с преподавателями на отвлечённые темы, поэтому ученики младших классов чаще всего стремились улизнуть с мероприятия.

Пожалуй, впервые Иоанн видел всех своих одноклассников за столом — через год им предстояла та же инициация, и ребята повзрослели достаточно, чтобы понять и оценить происходящее. Для Иоанна день был особенным вдвойне: заканчивал обучение в школе-интернате класс Лоры.

Он видел её — она сидела вполоборота, положив обнажённую руку на спинку стула, и смеялась, волосы, зачёсанные набок, покрывали спину, в аккуратном ушке сверкала серёжка с бриллиантом. На ней было красное платье с круглым вырезом. Она не смотрела на него — просто не знала, с какой стороны он сидит. Они не виделись в последнее время и почти не общались. Их история, знал Иоанн, сегодня заканчивается.

 С той весны, когда он влюбился в Лору и стал постоянно думать о ней, прошло всего два года, но для него эти два года оказались равны целой жизни. Взросление, думал Иоанн, не измерить количеством пережитого или осознанного: ты изменяешься каждую минуту, каждый миг, и то, что казалось тебе Вселенной вчера, становится незначительным и мелким сегодня. Ничего не поделать, так и должно быть, рассуждал он, есть этапы, которые нельзя пропустить, как ступеньки на лестнице. Их надо пройти все, шаг за шагом, один за другим, складывая в копилку опыта что-то новое — в этом, полагал Иоанн, и состоит смысл жизни.