Есть и такое определение мировой культуры: плюралистический мир, вращающийся вокруг своих духовных центров. Одним из таких центров был профессор Яаков Тальмон.

Исайя Берлин назвал его хранителем священного пламени, являющегося единственной гарантией духовного выживания homo sapiens.

Тальмона отличала независимость мышления. Ему были ненавистны любые стремления свести божественное многообразие мира к единому знаменателю. Его терзала печаль из-за вековечной беспомощности человека перед насилием. Он не выносил жесткую ортодоксальность. Его охватывал ужас перед могильщиками добра и гармонии, глашатаями абсолютной истины, в ненависти которых к инакомыслящим предугадывался кошмар грядущей истребительной войны. Ему было тесно в профессиональных рамках. Он был не только выдающимся ученым, автором оригинальных исторических концепций, но и мыслителем, отличавшимся изысканной утонченностью стиля.

Его книги — счастливое и редкое сочетание самобытности мышления с фундаментальными идеями, приобретавшими под его пером особую, лишь ему присущую острую и выразительную экспрессию.

Профессор Тальмон понимал, конечно, какая пропасть отделяет идею от ее воплощения. Мыслители обычно не бывают практиками, а практики — мыслителями. И все же он пророчествовал, уподобляясь Кассандре, предлагал рецепты, могущие избавить от приобретенных язв израильское общество. И страдал, ощущая свое бессилие.

Открытое письмо главе правительства Ицхаку Шамиру:

«Господин премьер-министр!

Когда мы находились в Союзе, то долгие годы отказа мечтали попасть к Вам в Израиль не только потому, что мы — евреи, и не потому, что здесь медовые реки текут в кисельных берегах. Мы хотели жить в свободном демократическом государстве.

Что же мы нашли здесь? Где они — свобода и демократия? Разве можно считать страну демократической, если отсутствует закон о правах человека?

— Если избирательный закон явно несправедливый?

Дан Бен-Амоц взялся за перо в 1945 году. С тех пор сменилось несколько поколений, но каждое передавало его другому, как эстафетную палочку.

Израиль — страна, в которой молодые люди рано проявляются и рано сгорают, не выдержав ритма жизни.

Дан Бен-Амоц, сознательно поставивший перед собой задачу не постареть, импонировал молодежи тем, что всегда оставался на ее уровне видения мира. Его книгам не хватало отрешенности и глубины, зато в них нашла выражение взрывчатая ненависть молодого поколения к обустроившемуся в стране новому бюрократическому истэблишменту.

Многое привлекало в нем: слава короля богемы, нарочито огрубленный цинизм, скандальные любовные похождения, чувственная одержимость. С искусством ваятеля создавал он свой образ, похожий на статую конкистадора, приподнявшегося на стременах и вглядывающегося в лишь ему видимую даль.

На деле же был он человеком закомплексованным, ранимым. Бич аморальности, которым он подстегивал себя в беге по жизни, давал ему возможность замедлить убийственное погружение в отчаяние и одиночество. Он так и не добился ни цельности, ни художественной глубины, но дух терпкого цинизма и обреченного бунтарства, присущий лучшим его книгам, импонировал молодежи.

Королевство Герцля Авитана — преступный мир. Никто не оспаривает его королевских прав. Четырнадцать лет заключения с короткими просветами двух дерзких побегов лишь подняли авторитет короля, ни в чем не умалив прерогатив его самодержавной власти. Авитан правил своим королевством из тюремной камеры в 12-м спецотделении тюрьмы Аялон в Рамле. Никого так не охраняли, как короля, что не помешало ему совершить побеги, потрясшие израильскую пенитенциарную систему.

Три убийства на его совести. Причастность к двум из них он отрицал, а третье считал следствием фатально сложившихся обстоятельств. «Я знаю цену человеческой жизни и не подниму руку на ближнего своего без крайней необходимости», — сказал как-то Авитан.

Его сила не в жестокости. И в тюрьме, и на воле достаточно людей, слепо ему преданных. Любой преступник знает, что рано или поздно он попадет в тюрьму и окажется во власти короля. Поэтому каждый приказ Авитана, переданный на волю, выполняется. Одного его слова достаточно, чтобы обнажились ножи и загремели выстрелы.

Когда иракские «Скады» обрушились на Израиль, авторитет Авитана прекратил мародерство. Авитан позвонил из тюрьмы в редакцию газеты и предупредил «крысятников», бросившихся грабить разрушенные «Спадами» дома, что осудил их на смерть. «Крысятники» тут же исчезли…

Это был эффектный жест, прибавивший королю популярности. Но ведь и «крысятники» принадлежат к миру, из которого вышел король. И требуется изрядное усилие воображения, чтобы сравнить Авитана с бабелевским королем, изворотливым и веселым хозяином декоративно-красочной Молдаванки. Беня Крик — опоэтизированная легенда, а Герцль Авитан со всем его бандитским шиком — всего лишь порождение мира, в котором любовь к ближнему выражена в формулировке: «Умри ты сегодня, а я завтра». Блатари всюду одинаковы, ибо их порождает мир, в котором действуют законы крысиного царства, а подлая жестокость причудливо сочетается с сопливой сентиментальностью.

Шмуэль Флатто-Шарон стал такой же частью израильских реалий, как верблюды в пустыне Негев. Кто не слышал о его вилле в Савийоне, коллекции картин, красавице-жене Аннет, провинциальной Золушке?

Кто не знает, что вот уже третье десятилетие живет в Израиле симпатичный еврей с профилем патриция, забавный мошенник, бежавший от французского правосудия, прихватив с собой 200 миллионов долларов?

Напрасно добивалась галльская Фемида выдачи бывшего французского подданного.

Чтоб Израиль выдал гоям еврея? К тому же ставшего украшением национального фольклора? Не бывать тому. Если уж суждено Флатто-Шарону сидеть в тюрьме, так пусть посидит в израильской, где можно соблюдать святость субботы.

Флатто-Шарон, бывший «плейбой» и «золотой мальчик» французского бизнеса, родился под счастливой звездой. В 1977 году французская Немезида совсем было до него добралась. Но тут Флатто избрали в кнессет. Франция чуть было не разорвала с Израилем дипломатические отношения, узнав, что птичка упорхнула.

Меир Хар-Цион.

По определению Даяна, «лучший солдат Израиля со времен Бар-Кохбы», ставший предметом почитания, как знамя, изрешеченное пулями, почерневшее от порохового дыма.

К нему не подойдешь со стандартными мерками. У него все — не как у других. И детство было особенное, и воевал он вопреки установленным канонам, и дни его, складывающиеся в годы, проходят в ином измерении — вдали от человеческого муравейника и всего, что он когда-то любил.

Вот уже много лет почти во всех армиях мира проводятся психотесты, ведутся исследования с целью помочь «человеку в форме» решить его проблемы во всех экстремальных ситуациях — на суше и в воздухе, на земле и под водой.

Диспропорция в израильско-арабском конфликте с особой четкостью выявилась, когда Давид еще раз поразил Голиафа.

Огромное воодушевление охватило страну. Все были убеждены, что Шестидневная война была последней. Израильские руководители ждали от арабских лидеров телефонного звонка. Уже 11 июня 1967 года правительство национального единства изъявило готовность вернуть арабам в обмен на мирный договор все захваченные территории за исключением Восточного Иерусалима. Решение это, переданное в Вашингтон, было доведено до сведения арабского руководства.

Прошло совсем немного времени, и эйфория, охватившая израильское общество, совсем исчезла под натиском неумолимой действительности.

1 июля 1967 года, всего через три недели после вступления в силу соглашения о прекращении огня, египетская артиллерия подвергла массированному обстрелу израильские позиции на восточном берегу Суэцкого канала. Вскоре выяснилось, что этот инцидент не был случайностью. Артиллерийские орудия на обоих берегах канала гремели все чаще, и каждый залп теснил, прогонял прочь, в небытие эфемерную надежду на политическое урегулирование.

Новые израильские границы превратились в линии огня. Египетская и сирийская армии, получив огромное количество советского оружия, восстановили военный потенциал в рекордно короткий срок.

Защита Элазара

Заблокированная карьера

Конец трагедии

Судьба генерала

Полковник Амер обвиняет