Напевая монотонную мелодию, ручеек перекатывался по круглым камешкам. Лучи вечернего солнца проникали сквозь густые ветви деревьев, золотисто-красными пятнами ложась на затененный подлесок. В поисках пищи гудели в теплом воздухе насекомые, привлеченные соблазнительными запахами. Пахло весной, новой жизнью. И разложением.

Мухи возбужденно роились вокруг ствола могучего бука, на толстом нижнем суку которого покачивалась на цепи тушка овцы. А ниже — вцепившись в нее клыками — исключительно странного вида мертвая тварь.

— Надо же… Такого я еще не видел!

Жан Шастель, крепкий пятидесятилетний лесник, осторожно подошел ближе, чтобы дулом двуствольного мушкета ткнуть в свой улов. На бритом угловатом лице читались отвращение, недоверие и настороженность. Странного зверя, попавшегося в капкан, он знал по россказням в кабаках и грубым гравюрам, какие раздавали бродячие комедианты. Эти байки и иллюстрировавшие их рисунки скорее пугали, чем забавляли.

Он наблюдал за незнакомкой из тени чудовищной модернистской инсталляции. Как и полагается старым нефтяным бочкам, эти воняли — искусство с неприятными побочными эффектами.

Девушка стояла перед мрачной картиной, чуть склонив голову вправо, длинные светлые волосы падали ей на плечи, укутанные темно-коричневым пальто. Из-под него выглядывал подол черной юбки и байкере кие сапоги. Она привлекла его внимание, потому что, в отличие от прочих взбудораженных гостей вернисажа, не двигалась. Она давала картине на себя воздействовать: воплощение одиночества и поглощенности.

Мир вокруг нее пребывал в погоне за бутербродами, чокался бокалами, поздравлял сияющего куратора выставки с удавшимся вернисажем и накладывал полные тарелки закусок. Всеобщее опьянение.

Словно в замедленной съемке, она сдвинула голову, отступила на шаг и уронила светлую гриву влево. Она застыла, он застыл, и каждый по-своему созерцал предмет своего интереса.