Патио был наполнен белым светом, словно первым снегом в начале зимы. Потрескавшиеся скульптуры сатиров и нимф замерли в танце между можжевеловыми кустами и гранатовыми деревьями. В небесах застыл бледный диск луны.

В центре у фонтана на мраморной скамье сидел Альвар Диас. Он был один, не считая двух сонных стражников в кирасах, охранявших вход во внутренний двор асьенды. Альвар поправил лежащую на коленях боевую толедскую шпагу. Застегнул верхние пуговицы затертого дублета. Убрал за ухо слипшуюся прядь дымчатых волос. Как мог привел себя в порядок, но все равно остался недоволен внешним видом. За ним должны были прислать в любой момент, представить кардиналу, а он выглядел точно бродяга — в дырявом плаще, сбитых сапогах и старой коричневой шляпе. Впрочем, как и любой другой одинокий идальго

[1]

, не имевший возможности знать своих родителей. Гильдия фехтовальщиков, в которой он состоял, и которая была ему домом уже двадцать два года, обеспечивала его всем необходимым. Сам Альвар не стремился к богатству, славе или королевской милости. Семья, которую членам гильдии запрещалось создавать под страхом изгнания, его так же не интересовала. Он служил святой римской церкви, и это была наивысшая благость, а скудный заработок шел на покупку снаряжения, таверны и плотские утехи. Для человека новой эпохи он вел себя в меру по-христиански, и угрызения совести его не мучили, ведь грехи на то и существуют, чтобы их отпускали.

Тишину летней ночи нарушил стрекот цикады. Взгляд Альвара упал на статую сатира с отколотым носом. Смешен и ужасен греческий черт. В Италии давно процветал культ античности. Эти обветшавшие изваяния, скорее всего, были завезены именно оттуда и установлены в патио много лет назад. Он видел их здесь и раньше в дни своей молодости. За двадцать два года на территории асьенды под Валенсией ничего не изменилось, разве что стражи стало меньше, а в залах не гостил тот страшный человек, которого боялась вся Испания…

Единственным источником света в зале был широкий камин, отделанный розовым мрамором. У стен стояла роскошная итальянская мебель. В нишах между вещевыми стеллажами тускло блестели натертые маслом доспехи. Кардинал сидел в кресле напротив огня и перебирал в руках отполированные четки. Дряхлый старик, старше дона Антонио, с седыми волосами и обвисшей кожей лица. На нем была шелковая мантия цвета крови и маленькая красная шапка, венчавшая выбритую на макушке тонзуру.

Альвар вошел в зал следом за доном Антонио, теребя в руках широкополую шляпу. Кардинал скупо ему улыбнулся, позволив коснуться губами золотого перстня с сапфиром.

— Ваше преосвященство, Альвар Диас к вашим услугам, — произнес Альвар, склонив голову.

— В следующем месяце Ватикан снаряжает экспедицию в Новый Свет, — сходу пояснил кардинал. — Его Святейшество и священная коллегия кардиналов желают, чтобы кампанию возглавил ловкий идальго вроде вас. Человек, способный заметать следы и оставаться in umbra

[5]

даже в присутствии тысяч свидетелей. Нам известны ваши заслуги перед гильдией. Вы являетесь ее членом уже двадцать два года и ни разу не допустили ошибку. У вас безупречные рекомендации.

Альвар посмотрел на дона Антонио. Старый кабальеро едва заметно кивнул. Кардинал говорил правду. Долгие годы на службе церкви превратили юного кандидата в мэтра. Альвару поручали самые опасные миссии во Франции и Германии, в дикой Московии, Африке и даже в Святой земле. Всюду он был незаметен, как тень, и быстр, как кречет. Ни один враг, сколько бы людей его не охраняло, не ушел от удара шпаги. Дон Антонио де Вентура за эти годы стал ему вторым отцом, почти таким же, каким был Хуан. Именно он двадцать два года назад разыскал и убил итальянцев заколовших Хуана и вернул толедскую шпагу, которую те пытались сбыть. Сейчас дон Антонио уже не был тем блестящим фехтовальщиком, которого знала вся страна, а женщины давно перестали обращать на него внимание, вынудив посещать бордели. Однако у стареющего кабальеро сохранились связи. Только поэтому Альвар находился теперь в Валенсии перед лицом Ватикана.