Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.
Г. Ильина
Романы Августа Цесарца
Наш современник, хорватский поэт Юре Каштелан, чьи слова процитированы выше, удивительно верно подметил главное в Августе Цесарце — цельность его натуры, слитность для него литературной и общественной деятельности. Связав свою судьбу с Компартией Югославии, Цесарец становится ее верным и стойким бойцом. Он — редактор легальных и член редколлегий нелегальных ее изданий, острый публицист, автор первых в Югославии страстных очерков о молодой Советской республике, позднее очерков о жизни народов Советского Союза в 30-е годы и борьбе югославских бойцов интернациональных бригад в Испании. Но прежде всего Август Цесарец был и остается одним из крупнейших писателей Югославии, ее классиком. Недаром последними словами, написанными его рукой на клочках бумаги, найденных по пути его следования к месту казни, были «Август Цесарец — писатель». Он был расстрелян фашистами в середине июля 1941 года.
Аресты, преследования и эмиграция затрудняли писательский труд Цесарца, а иногда делали его невозможным. Много сил и времени отнимала срочная партийная, журналистская и редакторская работа. Но это была его жизнь, в этих обстоятельствах складывалась та внутренняя, глубоко выношенная и выстраданная убежденность в правоте своего дела, без чего не состоялся бы Цесарец — писатель.
Цесарец родился в 1893 году в Загребе в семье передового рабочего, члена социал-демократической партии, семье преданных и любящих друг друга людей, которые с пониманием относились к революционной деятельности Августа и поддерживали его в трудные для него дни. Гимназические годы Цесарца совпали с подъемом в Хорватии анти-австро-венгерского национально-освободительного движения. Став его активным участником и одним из идеологов (он автор брошюры «Молодежное движение», 1912), Цесарец вместе с друзьями готовит покушение на хорватского бана Славко Цувая и за это приговаривается к трем годам тюремного заключения. Почти в каждом письме Августа к родным из тюрьмы, а затем из оккупированной Сербии, где ему пришлось служить солдатом австро-венгерской армии в годы первой мировой войны, содержится просьба прислать книги на родном языке, на немецком и итальянском, а также словари французского и русского языков. Еще в гимназии — а он был одним из лучших ее учеников — Цесарец запоем читал отечественную, русскую и западноевропейскую классику, увлекался Чернышевским, Тургеневым, Ибсеном, Золя и, конечно, Горьким, который, по свидетельству журнала «Вал», «своими революционными идеями, нашедшими выражение в романах, новеллах, драмах, политических, философских и социологических статьях», был ближе всего молодым хорватским бунтарям из всех современных писателей мира. Несколько позже придет интерес к Достоевскому, Цесарец будет спорить со многими идеями русского писателя в статьях и в художественной прозе и одновременно учиться у него мастерству психологического анализа, композиции и сюжетосложения. Из югославской литературы предпочтение отдавалось писателям с бунтарской тенденцией: Якшичу, Краньчевичу, Поличу-Камову, рабочим литераторам Абрашевичу, Данко, Вукоевичу. И здесь — в тюрьме и армии — он много читает, многое продумывает, на многое меняет свой взгляд. Террор теперь не кажется ему правильным методом борьбы с общественным злом, а пребывание в Сербии усиливает и ранее присущее ему чувство интернационализма, сделав его активным противником национализма во всех его видах и разведя с бывшими единомышленниками по национальной борьбе. Цесарец все больше сближается, и, видимо, не без влияния отца, с социал-демократическим движением, в его органах публикует первые свои рассказы, а в 1914 году вступает в социал-демократическую партию. После Октябрьской революции в России все его симпатии на ее стороне.
Наступил 1919 год, открывший собой бурный период созревания Цесарца-коммуниста, публициста, писателя. Под влиянием Октябрьской революции, революций в Венгрии и Германии все больший размах приобретает революционное движение в Югославии, в 1919 году возникает Социалистическая рабочая партия Югославии (коммунистов), на втором конгрессе партии (1920) получившая название Коммунистической. Август Цесарец — один из ее создателей и, как многие революционеры того времени, верит в скорую победу мирового пролетариата. Но терпят поражение революции в Венгрии и Германии, жестоко подавляется борьба рабочего класса и крестьянства в Югославии. Напуганное размахом этого движения королевское правительство бросило все силы на его разгром. В ночь с 29 на 30 декабря 1920 года оно издает реакционнейший декрет («Обзнана»), которым запрещалась деятельность коммунистической партии, революционных профсоюзов и союза коммунистической молодежи, вводилась строжайшая цензура печати и ограничивалась свобода собраний и демонстраций. Декрет имел целью не допустить, чтобы югославское государство «последовало русскому большевистскому примеру». В стране установился режим террора и полицейского произвола, период гонения на коммунистов и другие демократические организации и их издания. Надо было организовывать работу в новых, подпольных условиях, переходить на кропотливую повседневную работу, направленную на завоевание влияния в массах трудящихся. Это оказалось очень нелегко. Не случайно вновь в среде рабочего класса возникает мысль о необходимости террора как средства политической встряски, напоминание о существовании революционных сил. Потребовалось время, чтобы преодолеть подобные заблуждения. Пережил их и Август Цесарец, позднее этот сложный процесс общественной и политической ломки он запечатлел в своих статьях и художественных произведениях.
Императорское королевство
Роман о нас, какими мы были
(Перевод Ю. Брагина)
От рассвета до утра
Тогда, в 1912 году, императорским королевством управлял опекун
{1}
, и выстрел террориста, пытавшегося его убить, сверкнул как молния во тьме
{2}
, а чуть позже, в октябре, тишину королевства разорвал грохот балканских пушек
{3}
. В позднюю пору той осени, ночью, точнее перед самым рассветом тишину загребской следственной тюрьмы нарушили глухие удары и лихорадочный стук в дверь одиночной камеры на третьем этаже.
Еще минуту назад на балконе соседнего дома трещала канарейка, вопила кошка, потом как будто что-то упало, послышался шум, и тотчас же наступила тишина; и кошка и канарейка замолкли. Только из камеры доносился отчаянный вопль:
— Помогите-е-е!
Все камеры заперты и безмолвны, как гробницы, но одна дверь все-таки открывается. На пороге появляется человек, высокий, с осыпанной сединою головой, плоский, как лопата пекаря.
— Тихо, ребята! Кто опять дебоширит? — спросонок кричит он в коридоре. — А, это ты, благородный Петкович, христопродавец эдакий, снова тебе черти не дают покоя!
От утра до полудня
Подняв воротник пальто и сдвинув набекрень шляпу с широкими полями, благородный Петкович шагает в змеей обвившейся вокруг каштана цепочке заключенных. На лице счастливая улыбка, он что-то бормочет себе под нос, жестикулирует, как будто ведет диалог с невидимым собеседником.
В его голове зародилась приятная мысль, светлая и теплая, как этот день. Сегодня непременно придет ответ из дворцовой канцелярии. Забыл Петкович, что с этой надеждой он живет уже несколько дней. Так повторяется каждое утро, когда заключенных выводят на прогулку и когда те, для кого наступил день выхода на свободу, нетерпеливо расхаживают у ворот, ожидая вызова к начальнику тюрьмы, где их вычеркнут из списков и выпустят на волю. И сегодня какой-то молодой человек стоит у ворот. Ба, да это Юришич!
— Доброе утро, господин Юришич!
— Доброе утро, — отозвался Юришич, но Петкович уже не думает о нем.
Да, сегодня непременно придет ответ дворцовой канцелярии. Пора бы уж. Нет никаких сомнений, что в Вене обстоятельно изучили все письма, апелляции и меморандумы, которые он им послал. Они заслуживают того, чтобы их изучили. Поэтому так долго и не отвечают. Но сегодня, сегодня ответ наверняка придет. И непременно с подписью Его Величества. Сам апостольский Франц Иосиф Габсбургский благоизволит помиловать покорного раба, хорватского дворянина (Kaiserlicher Ritter, Edler von Adelige)
[29]
Марко Петковича из Безни и распорядится незамедлительно выпустить на свободу этого ложно обвиненного дворянина.
От полудня до вечера
Время давно перевалило за полдень. В своей камере, даже не притронувшись к обеду, который принес дежурный, Петкович пишет императору прошение о помиловании, его все еще преследуют тайный шепот, страх и надежды. Он прервался только на минуту, когда в коридоре послышались шаги и где-то поблизости звякнул в замочной скважине ключ. Это охранник привел из карцера Дроба и удалился. Петкович продолжает писать. И снова все тихо. Только Дроб в камере клянет все и ругается, потом закатывает пощечину цыгану, что в обед клянчил картофелину, а пощечиной он наградил его за то, что тот съел его обед. Вот так он набьет морду и Рашуле, на поверке пожалуется начальнику тюрьмы, в газету сообщит; грозится и бахвалится, что перед заключенными восстановит свой престиж, подорванный незаконной отсидкой в карцере.
В камере, примыкавшей к камере писарей, беспокойно ворочается на тюфяке Феркович. Он еще пуще разозлился на суд и на жену, а больше всего на доктора, который, как он узнал от дежурного — разносчика всех новостей в тюрьме — собирается после обеда оперировать его жену. И не где-нибудь, а именно здесь! Что у них, больниц нет, что ли? Но какое ему до этого дело! И без того он ни с ней, ни с ребенком долгодолго, а может, никогда не увидится.
В той же камере пятнадцатилетний Грош с раскрытым ртом жадно ловит каждое слово старого рыжеволосого каторжника, прошедшего школу в Лепоглаве. За убийства этого старичка ждет смертная казнь, но вот сейчас в полученной от Мачека газете он прочитал, что император тяжело болен, и эта новость приводит каторжника в восторг:
— Если император умрет — лафа нам, уголовникам. Будет амнистия. Скостит тебе император годок-другой, глядишь — и сроку конец в этой проклятой Лепоглаве.
— Что такое амнистия? — недоумевает парнишка.
