Стоя перед подъездом, я задумчиво смотрела на железную, местами ржавую дверь с неведомо когда сломанным кодовым замком. Подъезд, равно как и дом, были знакомы мне до последней трещины с детства.

Я возвращалась домой после интервью с владельцем частного бассейна. Настроение было отличное, во всём теле ощущалась приятная расслабленность — по окончании беседы мне предложили поплавать, благо, надеясь на подобный исход, я прихватила купальник. Снег ритмично поскрипывал под ногами, впереди был родной подъезд. Прибавила шагу. И вдруг, я так резко остановилась, что чуть не упала. Возникло ощущение, что я с размаху натолкнулась на какую-то невидимую преграду. На всякий случай, вытянула дрожащую руку и повела ею перед собой. Шедшая мимо соседка, старая дева, совершенно не выносившая молодёжь, съехидничала:

— Что, уже принять успела? За воздух держишься? Смотри не упади! — хрипло засмеялась она и, не сбавляя шага, зашла в соседний подъезд.

Её слова донеслись до меня как сквозь вату — я боролась с внезапно накатившим лёгким приступом удушья. Оттянув узкий воротник водолазки сдавивший горло, я жадно глотала морозный воздух. Резким рывком сдернула с головы теплую пушистую шапку, влажноватые волосы мгновенно остыли. В голове немного прояснилось, и поредел рой белых мушек, мельтешивших перед глазами. Слегка отдышавшись, надела шапку и попробовала продвинуться вперед. Казалось, что воздух сгустился и обволакивал, не пуская. Я с трудом сделала несколько шагов, посмотрела на родной подъезд, круто развернулась и пошла в другую сторону. Шагалось неожиданно легко. Да что ж такое? Я остановилась и рассержено топнула ногой. Было ясно, что проблемы связаны исключительно с направлением. Что-то не хотело пускать меня домой.

Я прижалась щекой к запотевшему кафелю. На голову лилась очень теплая, почти горячая вода, но мне никак не удавалось согреться — внутри все словно заледенело. Перед глазами как в калейдоскопе мелькали лица тех, кто понес заслуженное, как мне казалось раньше, наказание. Поломанные руки, ноги, нелепые падения, внезапная слепота, потеря речи и так далее, и так далее… И теперь вот, заключительный аккорд — умер человек! И это сделала я? Когда меня в последний раз пытались изнасиловать, а было это примерно месяца три назад, тогда у насильника случился приступ белой горячки — он принялся ловить инопланетян у себя на голове. И ведь сколько раз на меня нападали, столько же раз с этими придурками что-то случалось. Хотя нет, пару раз никаких проблем у них не возникало, мне элементарно удавалось вырваться и убежать, наверно, не больно-то им хотелось… Мда-а… Меня постоянно, лет с тринадцати, пытаются изнасиловать, прямо проклятие какое-то…» — Мысли незаметно направились в другое русло: — «Почему? Я же далеко не красавица, вызывающе не одеваюсь, ярко не крашусь, к прохожим не пристаю, какого лешего они ко мне липнут?

— «А ведь Танька мне завидует», — неожиданно мелькнуло в голове. — «Она считает меня замухрышкой, и тоже не понимает, почему со мной что-то вечно случается, а не с ней. Завидует… Нашла чему… Она представить себе не может, что это такое — безумные глаза мужика, трясущиеся от возбуждения вонючие лапы, закрывающие твой рот и шарящие по телу, полное ощущение беспомощности и осознание того, что никто, абсолютно никто не придет тебе на помощь. И полный ступор… Черт, сколько раз меня пытались изнасиловать, и каждый раз этот проклятый ступор… Хоть бы коленом кому в пах двинуть попыталась, за каким же я еще занималась каратэ? Так нет же, меня словно вырубает, и все тут. Даже шокер ни разу еще из сумки достать не сумела, тряпка… Ладно, пусть себе думает что хочет, она просто не понимает, чему завидует. Она думает, это показатель привлекательности… Зато она никогда не бросит меня в беде, и я всегда могу на нее положиться. Вот и сейчас… Она появилась настолько вовремя… Если бы не она, кто знает, до чего бы я в итоге додумалась. А вот она рядом и мне стало спокойнее».

Я тряхнула головой и выключила воду.

С кухни доносился голос Таньки — господи, с кем она там разговаривает? Неужели кто-то пришел… А вдруг — из милиции? Сердце бешено застучало, но тут до меня донеслось:

Утром, выспавшаяся и бодрая, я осторожно заглядывала за приоткрытую дверь кухни.

— Кис-кис! Челли, ты где? — прошептала я в щель.

В ответ послышалось утробное рычание, которое становилось всё громче, казалось, еще немного, и оно перейдёт в визг. Я поспешно закрыла дверь и чуть не расплакалась от обиды.

— Ты чего тут топчешься? — раздался бодрый голос Таньки, выходящей из туалета.

— Че… Челленджер… — с трудом выговорила я, кое-как справившись с комом в горле.

Я пришла в себя на собственном диване, в своей же квартире. Кто-то снял с меня верхнюю одежду, сапоги и накрыл покрывалом. Прислушалась к своим ощущениям — вроде бы все в порядке, только гудела голова, как после слишком долгого сна, и диван куда-то уплывал из-под меня. Я осторожно приподнялась на локтях. Рядом никого не было, но со стороны кухни доносился взволнованный голос Таньки.

Рискнула потихоньку сесть. Нет, диван, вроде бы, оставался там, где и был, как впрочем, и мое инертное расслабленное тело. Я сползла со своей лежанки и сделала шаг, прислушиваясь к себе. Чуть сильнее закружилась голова, но в остальном всё было в норме. Желая услышать с кем и о чем, там разговаривает подруга, и выяснить, наконец, что же, черт возьми, произошло, я, неслышно ступая по ковру, пошла было к двери, но меня вдруг повело и чтобы не упасть, пришлось ухватиться за высокий торшер. Декоративные подвески зазвенели, и тут же послышался чей-то топот.

— Лилька! Лилька! — закричала Таньки влетела в комнату, чуть не сбив меня и без того покачивающуюся словно рябина на ветру, с ног. — Жива? Память не отшибло? Ну и отлично! Быстро садись! Садись я тебе говорю! Вот так. Слушай. Па — ба — па — пам! У тебя всё получилось! Мой брательник пропал, и я от всей души надеюсь, что он где-нибудь тихо сдох… Спокойно! Дыши! Дыши! — она схватила газету и принялась усиленно размахивать ею около моего лица.

Я медленно закрыла тетрадь. Все, не могу больше это читать… Де жа вю какое-то. Бедная бабушка… Погруженная в невеселые мысли, я, сама не знаю зачем, пошла в ванную, совершенно забыв про Челленджера, который последние несколько часов молчал. Стоило только приоткрыть дверь, как на меня оттуда вылетел пушистый рыжий снаряд. Кот с разбегу ударился о мои голые ноги, я пошатнулась и в последний момент успела ухватиться за косяк двери, чтобы не упасть, чувствуя, как вспыхнули острой жгучей болью мои колени. Челленджер пробуксовав на скользком полу, метнулся в спальню и там исчез.

— Да что же это такое! — стукнула я в отчаянии кулаком по стенке, ушибив костяшки пальцев. — Челли, ты совсем сдурел? Ты ж всегда такой ласковый был, а тут…

Я лежала на спине, не решаясь открыть глаза. В памяти мелькали обрывки то ли воспоминаний, то ли видений — ощущение полета, обволакивающее тепло, льющаяся вода и вкус знакомый с детства — чая с малиновым вареньем. Непередаваемое чувство покоя… И еще — мне было мягко и тепло… Я медленно открыла глаза и взвизгнула — прямо на меня в упор смотрела огромная кабанья башка. Дрожа, я вжалась спиной в пухлую подушку, и тут послышался звук приближающихся шагов. Распахнувшаяся дверь ударила об стену, и на пороге комнаты возник Сашка.

— Что случилось? — крикнул он.

— Что это? — протянула я трясущуюся руку.

— Глупенькая, да это же просто голова кабана, мой охотничий трофей! — засмеялся Сашка.

… «- Любовь моя, что ты там такое интересное рассматриваешь? Ты лучше на меня посмотри, я же гораздо интереснее, чем вид на помойку! — послышался томный голос Таньки.

— Бесспорно, — донесся бесцветный голос Артура».

Судя по шороху, кто-то принялся медленно раздеваться. Видимо, Артур. Он делал это так долго, что я от нетерпения вцепилась себе в волосы — развязка казалось, не наступит никогда. Да что же Танька возится, будет она произносить свою обвинительную речь когда-нибудь?! Ведь уже и я скоро домой прибегу!

«— Ну, где ты там? — явно стараясь говорить страстно, произнесла, наконец, она словно услышав меня. — Иди же ко мне милый, ты что, меня не хочешь?

— Конечно, хочу! Я ж по тебе с ума схожу, я тебе уже это говорил! Вот только…

Я снова сидела одна. Сашка выскочил пулей наружу, как только несколько осмыслил разговор Таньки и Артура. Бросив мне: — Я скоро, никому не открывай, — он, прихватив свое ружье, выбежал, и закрыл дверь снаружи на засов. Было очевидно, что он побежал на мою дачу.

Первые несколько минут я просто металась по дому, натыкаясь на стулья и шкафы, не зная, что делать. Потом на меня напало оцепенение, и я застыла столбом посреди комнаты. Что, если Муся все еще там? Что, если он убьет Сашу? Я вдруг осознала, насколько он стал мне дорог. Неожиданно в груди так заломило, что я согнулась от боли, вполне себе физической. Саша… неужели же я сейчас могу тебя потерять, едва успев найти? Боже… Нет, не могу больше!

Схватила со спинки стула Сашины джинсы, мгновенно влезла в них, сняла с батареи свои сапоги, оказавшиеся мокрыми внутри, накинула Сашкин же старый тулуп, висевший на гвоздике в прихожей, и кинулась к окну. Отодвинув занавески, чуть не расплакалась — окна были зарешечены. Как, как мне отсюда выйти? От мысли вышибить дубовую дверь я тут же отказалась. Взгляд упал на стремянку стоящую в прихожей. Она упиралась прямо в люк, ведший на чердак. На чердаке просто обязано быть окошко на улицу, авось, смогу пролезть. Если конечно, и оно не зарешечено… В мгновение ока я взлетела вверх по стремянке, и после короткой борьбы с люком, смогла откинуть его куда-то вглубь чердака, и не особо осторожничая, влезла наверх.

Я проснулась среди ночи и долго лежала в кровати, ворочаясь и сердито сопя. Сопела и сердилась в основном на саму себя. И еще — было ужасно стыдно за свое поведение — какого лешего я разошлась и наорала на Саньку? Ему ведь так может и надоесть спасать меня, если каждый раз он будет получать вместо благодарности волну негатива и головную боль от звукового удара в виде моих воплей… В следующий раз надо броситься ему на шею и рассказать, что на самом деле думаю о нем… В следующий раз? Угу. Да он теперь, небось, спит и видит, как бы избавиться от истеричной идиотки, гирей висящей на его шее. Какой же он все-таки хороший…

Неожиданно вспомнились его янтарные глаза, укоризненно глядящие на меня, и сердце непривычно защемило от нежности. Несколько мгновений я наслаждалась этим новым для меня чувством, а потом вдруг поняла, что на меня и впрямь, кто-то глядит. Откинув в сторону одеяло, рывком села в постели и застыла. Тьфу ты… На меня действительно пялилось несколько пар глаз. Искусственных глаз… В упор смотрели со стены кабан, тетерев, и олень, чья голова была приколочена чуть подальше.

В окно прожектором светила луна. Не выдержав, я встала и подошла к голове оленя. Его стеклянные или пластмассовые глаза блестели как живые. Мне стало жутко. Я медленно протянула дрожащую руку и коснулась морды чучела. Осторожно погладила скользкую шерсть и неожиданно для самой себя, расплакалась. Господи, как же мне его было жалко… Как мне было жалко себя. Как мне было жалко Сашу, вынужденного возиться со мной, и который наверняка понял, что я из себя представляю, и как только мы отсюда уберемся, забудет обо мне, как страшный сон… Продолжая рыдать и всхлипывать, я упала обратно в постель и, схватив многострадальную подушку, зарылась в нее лицом.

Спустя час, я, счастливая, пела песни на кухне и жарила яичницу. Мне было хорошо и спокойно как никогда. О, какое же это счастье — не думать ни о чем, испытывать простое умиротворение, чувствовать себя нужной, любимой, необходимой, желанной… Да уж… Желанной быть как раз не в новинку, но наконец-то, я смогла от этого ощутить радость, а не ужас и отвращение. Когда понимаешь, что ты не просто кусок мяса, а женщина…

Когда Сашка возник на кухне, подошел сзади, обнял меня и поцеловал в затылок, я застыла и, закрыв глаза, прислушалась к музыке зазвучавшей внутри. Это что, и есть оно — счастье? Если да, то мне больше ничего не нужно…

После завтрака я сидела за столом, и рассматривала альбом с фотографиями. Большую часть занимали фотографии с охоты — вот Сашка над кабаном, тут над лосем, а здесь он держит за уши гигантского зайца. Но вскоре альбом был отложен в сторону — мне никогда не нравилось увлечение охотой, я с детства очень любила животных и не понимала этой страсти. Саня, сидевший по другую сторону стола, и с энтузиазмом рассказывающий об очередном трофее, увидев мое изменившееся лицо, спросил: