Летом 1845 года на Манхэттене найдены тела двух зверски убитых и оскальпированных девочек. Нью-Йорк захлестнула волна ужаса — в городе появился маньяк по кличке Джонсон-Печенка. Эдгар По, проявляющий, как обычно, интерес ко всему загадочному, оказывается втянутым в поиски преступника.
От автора
Книга эта — плод фантазии автора, однако сюжет ее основан на исторических фактах.
Как и многие другие изгои цивилизации девятнадцатого века, рыжебородый гигант по имени Джон Джонсон покинул равнины Востока ради охоты на пушных зверей в лесах и горах Дикого Запада. Материальные свидетельства существования этого персонажа — единственный дагерротипный портрет да покосившийся могильный камень в месте его последнего успокоения. Но благодаря усилиям историка Рейнольда Торпа мы знаем об этом пионере Дикого Запада не так мало. Уже через много лет после смерти Джонсона этот исследователь-энтузиаст расспрашивал очевидцев, выслушивал рассказы людей, сталкивавшихся с Джонсоном или принимавших участие в его эскападах. События далекого прошлого оказались настолько яркими и исключительными, что прочно запечатлелись в памяти старожилов.
Мрачный кряжистый верзила, Джонсон с одинаковой сноровкой снимал шкуры с пойманных бобров и сдирал скальпы с людей. Рассказывают о сотнях таких кошмарных трофеев, добытых Джонсоном за его многолетнюю карьеру. Он охотно уступал их по сходной цене всем желающим, но скальп первого убитого им индейца из племени арапаго всегда болтался на его поясе.
Но даже не это его, с позволения сказать, хобби стало главной причиной популярности Джонсона. Истинную славу принесла ему склонность к поглощению человеческого мяса. Объявив войну индейскому племени кроу, он, судя по рассказам, учинил настоящую резню. Убивая индейцев дюжинами, Джонсон извлекал из их неостывших тел печень и пожирал ее в сыром виде. Современники и окрестили его «Джонсон-Печенка».
Не ограничиваясь племенем кроу, он однажды, набрав шайку единомышленников, вырезал отряд из тридцати двух индейцев сиу, разбивших лагерь на речном берегу. Насладившись своим фирменным деликатесом, Джонсон проследил, чтобы его команда отрубила убитым головы и как следует выварила их, дабы отделить мягкие ткани от кости. Оголенные черепа индейцев веселая компания насадила на шесты, которые воткнули в бережок для услаждения взоров пассажиров рейсовых пакетботов. Подобные подвиги сделали Джонсона предметом восхищения, любимым героем современников, ходячей легендой.
Часть первая
ВИРГИНЕЦ
Глава первая
Есть вещи, которые интересны всем. У нас, в Штатах, это байки о бесчинствах краснокожих на западных рубежах, о пленении и мучениях несчастных поселенцев. Публика поглощает такого рода известия, как раскаленная солнцем пустыня впитывает капли дождя. С первых дней освоения нового континента рассказы счастливчиков, чудом спасшихся из лап индейцев, — популярнейший жанр нашей литературы. За подтверждением далеко ходить не надо, достаточно бросить взгляд на полки любой бродвейской книжной лавки.
Не так давно (я пишу эти строки летом 1846 года) мне прислали для просмотра пачку шедевров подобного рода. Согласно устоявшимся канонам, обложки вопили, как мальчишки-газетчики: «Небывалые приключения!», «Неслыханные мучения!», «Нежданное освобождение!»… Как и следовало ожидать, опусы эти оказались начисто лишенными каких-либо литературных достоинств. Впоследствии, тоже отнюдь не вопреки моим ожиданиям, все они имели оглушительный успех у читающей публики, невзирая на ужасающий стиль и нагромождения явных нелепостей. Последнее обстоятельство, несомненно, заинтересует подлинного художника слова, создателя литературных жемчужин, не замеченных публикой, обойденных как вниманием, так и (что немаловажно) заслуженным материальным вознаграждением.
Что же в этих книгах — или в их читателях — вызывает столь жгучий интерес потребителя? Думается мне, что ответ следует искать в особенностях нашей человеческой природы, которая — увы! — ничуть не изменилась с первых дней Творения. Во все времена публику притягивали кровожадные, жестокие истории. Читатель может невнимательно просмотреть строки о захватывающих приключениях героев, о том, как они с честью выбирались из головоломных ситуаций, но сразу выпучит глаза и разинет рот, натолкнувшись на смачные подробности кровопролитных схваток и, тем более, на подробный анализ леденящих кровь мучений невинных жертв кровожадных краснокожих дикарей.
Что греха таить, я и сам не в силах изгнать из памяти иные сочные сцены. Вот некий Джон Роджер Таннер вспоминает, как с подвешенного за руки юного Тоби Сквайрса клочьями слезает кожа под ударами бича жестокого царька дикарей-ирокезов… Вот несчастный француз Жан Лафрамбуаз, всего-то желавший купить пушнину у индейцев, вынужден давиться мясом, отрезанным от его же собственной ляжки мучителями-апашами… А вот мужественный капитан Джон Солтер с суровой искренностью повествует о том, как гнусные команчи проделали в животе своей бледнолицей жертвы дырочку, вытянули через нее кончик тонкой кишки, пригвоздили колышком к земле и погнали обреченного прочь, вытянув из него таким образом все внутренности! Простое перечисление этих и подобных жестокостей вызывает в моей душе лавину эмоций: ужаса, отвращения, возбуждения…
Без сомнения, все эти страсти формируют представление о Диком Западе не только как о крае природных чудес, но и как об источнике гибельных опасностей, подстерегающих на каждом шагу; как о стране, населенной дикими существами, жестокостью своей и изобретательностью по части пыток превосходящими испанских инквизиторов. Из этих же писаний следует, однако, что даже в своих самых изощренных жестокостях дикари-индейцы нисколько не грешат против этических норм своего примитивного общества, против устоявшихся племенных верований и обычаев.
Глава вторая
В руках у меня оказалась «Нью-Йорк геральд», газета, издаваемая Джеймсом Гордоном Беннетом, сколотившим себе состояние на эксплуатации самых низменных наклонностей и дурного вкуса толпы. Совершенно лишенный чувств стыда и такта Беннет смаковал скандальные, омерзительные, сенсационные детали, выпячивал в своих публикациях то, что привлекало читательскую массу. Преступление такого рода, материал о насилии и жестокости как нельзя лучше отвечали духу издаваемой им газетенки.
Подтверждение этому я нашел, глянув на первую полосу газеты. Аршинный заголовок:
— Что там написано? — раздался вопрос Сестрички, прежде чем я смог приступить к чтению. — Читай вслух, Эдди.
— Конечно, конечно, — поспешно согласился я.
Глава третья
— Что за гость там, тетушка? — спросил я озадаченно. По лицу ее можно было заключить, что она если не испугана, то в высшей степени озадачена и обеспокоена.
— Какой-то господин хочет с тобой увидеться. Я проводила его в гостиную. — Она понизила голос чуть ли не до шепота. — Очень странный, очень, Эдди. Внешность… — она замялась.
Любопытство мое взыграло, я извинился, поднялся и направился в гостиную.
Не будь я предупрежден милою тетушкой, я бы вряд ли смог удержать возглас изумления при виде гостя. В кресле расположился, с интересом озирая обстановку, один из наиболее примечательных представителей альбиносов, когда-либо виденных мною.
Ранее, разумеется, я неоднократно имел возможность наблюдать подобного рода явления природы. В музее Барнума альбиносов-людей представляло семейство Блазеков. Но даже Блазекам было далеко до моего посетителя, ибо его отличал не просто необычный, но даже несколько жутковатый облик.
Глава четвертая
Милые дамы семейства моего так же жаждали услышать рассказ о покинувшем дом госте, как я стремился о нем рассказать. Оказалось, что Сестричка украдкой бросила взгляд на альбиноса, когда мы с ним, поглощенные беседой, прощались перед входной дверью. На нее тоже произвела неизгладимое впечатление диковинная внешность Уайэта. Она сразу же приписала бледнокожему посетителю роль некоего вестника судьбы, доброго или недоброго — этого Сестричка не могла понять, как ни силилась.
— На этот вопрос у меня уже готов ответ, — заверил я ее с улыбкой. — В отношении финансовой ситуации нежданный гость явный вестник благополучия. — И я сообщил о щедром предложении посетителя.
— Сто долларов! — всплеснула руками Путаница.
— Не может быть! — ахнула Сестричка.
Я заверил ее, что может. Тут же послышался оживленный щебет о том, что они смогут себе позволить. Новое платье и шляпка для Сестрички, давно назревшая покупка башмаков для ее матери. Я спокойно сидел, наслаждаясь их реакцией. За годы борьбы и лишений мне еще ни разу не выпадала такая удача. Вскоре подошло время отправить Сестричку в постель, и Путаница, опасаясь, что возбуждение не позволит дочери заснуть, подогрела стакан молока. Выпив молоко, жена моя пожелала нам обоим спокойной ночи и, нежно поцеловав меня и матушку, направилась в спальню.
Глава пятая
Выйдя из музея, я направился в редакцию «Дейли миррор», находившуюся на Нассау-стрит. Шагая по Бродвею, я возвращался мыслями к разговору с Барнумом.
Нападение на музей — само по себе всего лишь мелкий акт вандализма, свойственного любому обществу, — в данной ситуации было признаком надвигающейся опасности. Подонки из Бауэри, ответственные за этот акт, презирая полезный труд, тратили свою энергию на деятельность разрушительную. Потребовалось не слишком много усилий, чтобы организовать их в бешеную толпу, сметающую все на своем пути. Бунты черни из трущоб Нью-Йорка случались с устрашающей регулярностью. Один из них даже был увековечен экспозицией в музее Барнума.
Я имею в виду, разумеется, «Докторский бунт», потрясший Манхэттен полвека назад. Основой этого прискорбного события послужило возмущение широкой публики вампирской — и в те времена не слишком редкой — практикой ограбления могил.
Из-за законодательных ограничений того времени, допускающих анатомическое вскрытие лишь тел неимущих и казненных преступников, медикам катастрофически не хватало трупов для анатомических исследований и обучения студентов. Такая ситуация принуждала профессоров хирургии и их студентов прибегать к отчаянным — и не всегда законным — методам.
Яркий пример — великий Уильям Гарвей, чей классический труд «De moto cordis et sanguinis»
[5]
представляет собой краеугольный камень науки о человеке. В своем стремлении исследовать систему кровообращения он вынужден был использовать трупы умерших естественной смертью ближайших родственников, отца и сестры. Еще более разительный пример — французский хирург Ронделе, профессор школы медицины в Монпелье. За неимением материала для обучения студентов он пожертвовал телом собственного умершего ребенка.
