«Дорогой Поль!

Я до последней минуты откладывала это письмо к тебе, так как все еще не была уверена в том, что сделаю то, о чем попросил меня отец. Мне предстоит отправиться в частную школу для девочек в Батон-Руж вместе с моей сестрой Жизель. Несмотря на данное папе обещание, меня мучили ночные кошмары. Я видела проспекты, посвященные школе. «Гринвуд» – так называется это учебное заведение – выглядит очень красиво. Школа включает в себя главное здание с аудиториями, актовым и гимнастическим залами, и даже с бассейном, а также три спальных корпуса, перед каждым из которых растут раскидистые ивы и дубы. Есть даже собственное озеро с голубыми гиацинтами, красивые рощи красных дубов и ореховых деревьев, земляные теннисные корты и спортивные площадки, короче говоря, все, что только можно пожелать. Я не сомневаюсь, что здесь у меня будет больше возможностей, чем в нашей школе в Новом Орлеане.

Но в «Гринвуд» принимают только самых богатых и знатных молодых леди из самых лучших креольских семей штата Луизиана. У меня нет никаких предубеждений против людей обеспеченных, происходящих из хороших семей, но я понимаю, что меня будут окружать десятки девочек, воспитанных точно так же, как Жизель. Они станут думать, как она, одеваться подобно ей, похоже себя вести и заставят меня почувствовать себя аутсайдером.

Мой отец очень мне доверяет. Он полагает, что я смогу преодолеть все препятствия и что я ничуть не хуже ни одной из учениц с их снобизмом, с которыми мне предстоит встретиться. Папа настолько уверен в моем художественном даровании, что думает – в школе это немедленно признают и захотят, чтобы я его развивала и делала успехи, так как их репутация от этого только выиграет. Я догадываюсь, что он просто пытается помочь мне преодолеть все мои сомнения и страхи.

Но независимо от моих чувств в связи с поступлением в эту школу, я догадываюсь, что сейчас это лучшее, что я могу сделать. Во всяком случае, я окажусь подальше от Дафны, моей мачехи.

Тук-тук, постукивание дятла разбудило меня утром, прервав сон, не принесший отдыха. Я не спала большую часть ночи, ворочаясь с боку на бок от волнения и мыслей о том, что принесет грядущий день. Наконец под тяжестью усталости мои веки закрылись, и я почувствовала, что падаю в извилистый мир снов. И опять мне приснился тот кошмар. В нем я плыву в пироге через болота. Вокруг меня вода цвета темного чая. У меня нет багра. Течение таинственно несет меня в темноту, задрапированную испанским мхом, напоминающим привидение, когда его раскачивает легкий бриз. По поверхности воды скользят зеленые змеи, следуя за моей лодкой. Светящиеся глаза совы с подозрением оглядывают меня сквозь ночь, а я плыву все дальше и дальше к сердцу болот.

В этом ночном кошмаре я всегда слышу крик младенца. Он еще слишком мал, чтобы отчетливо произносить слова, но его плач очень похож на зов: «Мамочка, мамочка». Течение несет меня дальше, но обычно я просыпаюсь до того, как тьма поглотит меня. А сегодня ночью я преодолела этот барьер и продолжала двигаться дальше в сумрачный черный мир.

Пирога сделала поворот, поплыла чуть быстрее, и я увидела сверкающие белоснежные очертания скелета, указывающего своим длинным тонким пальцем вперед, торопя меня взглянуть в темноту. Наконец я увидела ребенка, совершенно одного, оставленного в гамаке на передней галерее лачуги дедушки Жака.

Пирога замедлила свой бег, и тут, прямо у меня на глазах, дом деда начал погружаться в трясину. Младенец заплакал громче. Я перегнулась через борт лодки, попыталась грести рукой, но ее обвили зеленые змеи. Хибарка продолжала тонуть.

– НЕТ! – закричала я. Хижина погружалась все глубже и глубже в мрачную, грязную воду, пока на поверхности не остались только галерея и девочка в гамаке. Ее маленькое личико напоминало жемчужину. Подплыв поближе, я потянулась к ней, но едва мне удалось ухватиться за гамак, как галерея тоже ушла под воду.