Герда Грибанова исчезла вечером 12 июля 1938 г. прямо из двора дома №19 по улице Первомайской города Свердловска, в котором проживала. Душным июльским вечером подвижная и самостоятельная девочка – а ей только месяца не хватало до полных 4-х лет – играла у крыльца, забегая время от времени в дом попить воды или взять другую игрушку. Её старшая сестра Ираида, 5-ти лет, чувствовала себя неважно после удаления зуба и лежала с температурой в кровати, так что компании у Герды в тот вечер не было.

Девочки хватился дед, Михаил Андреевич Грибанов, и произошло это примерно в 21:20. Тревоги он не поднял, а поначалу принялся за поиски внучки в одиночку – этот нюанс, кстати, сильно насторожил в последующем правоохранительные органы.

К середине 1938 г. сотрудники Свердловского областного Управления НКВД делом доказали Партии и Советскому правительству свою бдительность, компетентность и безусловную преданность делу Ленина-Сталина. Не в последнюю очередь это стало возможным благодаря неустанной работе на ответственном посту руководителя областного управления товарища Дмитрия Матвеевича Дмитриева, комиссара государственной безопасности третьего ранга, получившего это звание в числе первых после его учреждения.

Родившийся в 1901 г. Мейер Менделеевич Плоткин после Октябрьского переворота 1917 года подался в еврейскую социал-демократическую партию «Поалей Цион», однако вовремя сориентировался в быстро меняющейся обстановке и уже в 1921 г. вступил в РКП(б). К тому моменту он уже стал Дмитрием Матвеевичем Дмитриевым и, отслужив в войсках ВЧК, перешёл в крупнейшую спецслужбу тогдашней Советской России – Главное политическое управление (ГПУ). С 1922 г. его жизнь более чем на 10 лет оказалась связана с обеспечением экономической безопасности государства. Уже в августе 1924 г. он попал в штат центрального аппарата ОГПУ и возглавил отделение в составе Экономического отдела (ЭКО). В ноябре 1931 г. Дмитриев-Плоткин стал помощником начальника отдела. Это была уже заметная должность в масштабах Наркомата и весьма важная, поскольку в годы коллективизации и индустриализации обеспечение безопасности государства в сфере экономики, торговли и финансов сделалось одним из условий успеха проводимых масштабных преобразований.

Дмитриев-Плоткин оказался на высоте предъявляемых требований. Это был, безусловно, неглупый человек, имевший необходимое образование (ещё до службы в войсках ВЧК он закончил екатеринославское коммерческое училище). Кроме того, Дмитрий Матвеевич быстро наработал необходимые для контрразведчика специальные знания и опыт.

Дмитриев принял участие во многих резонансных расследованиях своего времени, сейчас, правда, уже подзабытых. Например, он участвовал в разоблачении антигосударственной деятельности известной в конце 1920-х гг. концессионной компании «Лена-Голдфилд лимитед». Сейчас эту компанию назвали бы совместным предприятием. «Лена-Голдфилд» взяла в разработку золотоносные участки в районе реки Лена, на Алтае и около Ревды (в 50 км западнее Свердловска), однако, так и не развернув толком добычу, принялась клянчить у Советского правительства разного рода дотации, компенсации и т.п. Для лоббирования своих интересов компания активно привлекала высокопоставленных чиновников, которые выходили на уровень государственного руководства. В конце концов, в ОГПУ возникли подозрения, что «Лена-Голдфилд» вовсе не стремится заниматься хозяйственной деятельностью, а лишь является ширмой для глубокого проникновения иностранных разведок в различные регионы страны и органы власти всех уровней. В апреле-мае 1930 г. уголовно-судебная коллегия Верховного суда СССР осудила четырёх работников компании за шпионаж и подрывную деятельность. До сих пор следственные материалы по делу «Лена-Голдфилд» засекречены, и есть основания думать, что тогда ОГПУ действительно пресекло серьёзную операцию британской разведки.

Другая не менее шумная история, в которую по долгу службы оказался вовлечён Дмитрий Дмитриев, была связана с английской компанией «Метрополитен-Виккерс», поставлявшей и монтировавшей в СССР разнообразное электротехническое оборудование. В начале 1930-х гг. советская госбезопасность заподозрила работников этой компании в разнообразной по формам и целям подрывной деятельности: сборе разведывательной информации, поставках некачественного оборудования, созданию изощрённых коррупционных схем, вербовке советских граждан с целью последующего привлечения к работе в интересах британской разведки и т.п. Судебный процесс над большой группой сотрудников компании проходил в Верховном суде СССР и закончился в апреле вынесением приговоров 6 английским подданным и 12 гражданам Советского Союза. Процесс наделал очень много шума как внутри страны, так и за рубежом. Сталину даже пришлось написать статью для американской прессы, в которой он разъяснял сущность обвинений в адрес «Метрополитен-Виккерс» и защищал методы работы советской госбезопасности.

Итак, в начале последней декады июля 1938 г. расследование убийства Герды Грибановой имело в своём распоряжении целых три как казалось тогда перспективных версии случившегося. Руководство уголовного розыска могло выбирать, какое же направление считать приоритетным, и решило, что двигаться надо во всех направлениях сразу.

22 июля в восьмом часу вечера представительная делегация сотрудников свердловского уголовного розыска явилась в дом №19 по улице Первомайской с целью проведения обыска как в комнатах, занимаемых семьей Грибановых, так и в чердачном помещении над ними. Обыском руководил помощник начальника Отдела уголовного розыска лейтенант милиции Евгений Вершинин, а в состав группы помимо него входили также начальники 1-го и 5-го отделений ОУР Кузнецов и Крысин с подчинёнными. От такого числа милицейских начальников и рядовых милиционеров у жильцов дома, должно быть, разбежались глаза. Пётр Грибанов, заявивший несколькими днями ранее о своих подозрениях в адрес Леонтьева и Ляйцева, наверное, немало удивился тому, что сам оказался в роли подозреваемого. Вот уж воистину говорится, не рой яму другому.

Результаты обыска оказались интригующими. В чулане Грибановых, под ворохом вещей, была найдена белая тряпка с большим количеством кровавых пятен. В нижней части голубой шторы, повешенной на окне в комнате, также оказались пятна, похожие на кровавые, а на вешалке в кухне был найден пиджак, принадлежавший Петру Грибанову, отцу убитой девочки, с пятном красного цвета на правом рукаве. Особое внимание сотрудников уголовного розыска привлекла старая клеёнка с розовыми разводами, похожими на замытые следы крови, которую они извлекли из-под ванной. Казалось, что клеёнку умышленно спрятали подальше от глаз. Немалое подозрение вызвали свежестиранные и ещё не полностью высохшие вещи, среди которых – двое мужских брюк и бязевая наволочка. Хотя они не имели видимых следов крови или подозрительных пятен, сотрудники милиции на всякий случай изъяли их для проведения экспертизы с целью обнаружения человеческой крови. В число вещей, вызвавших подозрение, попали также детский матрасик из мешковины с коричневыми пятнами непонятной природы и тумбочка, на внутренней стороне которой был обнаружен буро-красный след, как будто оставленный пальцем.

После этого обыск переместился на чердак. Там свердловские пинкертоны обнаружили две детские кроватки, одна из которых принадлежала убитой Герде. На этой кровати оказались бурые мазки, оставленные как будто бы запачканными в крови пальцами. Разумеется, у сыщиков сразу же родился вопрос: когда детские кроватки вынесли из жилых комнат? Оказалось, что произошло это 17 июля, на следующий день после обнаружения тела убитой девочки, что казалось подозрительным. Заинтересовали сотрудников уголовного розыска и иные предметы, найденные на чердаке: фанерная коробка размером 59 на 35 см с пятнами «тёмно-бурого цвета» на дне, два столика под цветы, на одном из которых бросались в глаза красно-бурые пятна, старое стёганое одеяло с замытыми как будто бы пятнами крови, стиранное и ещё мокрое, а также кусок холста с пятном, напоминавшим кровавое. Все эти предметы также были изъяты для проведения экспертизы происхождения подозрительных пятен.

По окончании обыска последовал новый допрос Петра Грибанова. Допрос проводил лейтенант милиции Вершинин, помощник начальника уголовного розыска, и по тому, что за это дело взялся лично Евгений Валерианович, можно догадаться о том значении, которое придавалось допросу. Вершинин считался одним из лучших «кольщиков» свердловского угро, то есть мастером развязывать языки упорно запирающимся преступникам. Ещё до того, как попасть в милицию, он попробовал себя в разных промыслах и занятиях – работал на почте, закончил курсы телеграфистов и устроился приёмщиком телеграмм, «морзистом», как говорили тогда. После пошёл служить в армию – это, кстати, считалось в 1920-е гг. достаточно престижным, поскольку всеобщей воинской обязанности не существовало, и для того, чтобы попасть на службу, требовалось выдержать конкурс. Отдав долг Родине, Евгений Валерианович подался в торговлю, благо кооперация во времена НЭПа процветала, и стал секретарём торговой артели. Вообще, милицейские оперработники той поры, как правило, успевали пройти определённую школу жизни до того, как судьба заносила их в сплоченные ряды наркомвнудельцев – такая практика позволяла отбирать людей тёртых и понимающих что в этой жизни почём. Летом 1936 г. Вершинин уже числился инспектором свердловского ОУР на правах начальника отделения в звании младшего лейтенанта (это специальное звание соответствовало старшему лейтенанту Красной армии). Это означало, что хотя для него в штатном расписании не имелось должности, он считался ценным сотрудником и рассматривался как приоритетный кандидат на повышение. Через два года – во время описываемых событий – Евгений Валерианович уже вёл важнейшие расследования и фактически являлся правой рукой Цыханского, которого в скором времени и заменил на посту начальника Отдела уголовного розыска.

Материалы уголовного розыска по расследованию убийства Герды Грибановой принял в работу начальник 2-го отделения Отдела по спецделам облпрокуратуры Николай Подбело.

Отдел по спецделам являлся одним из важнейших структурных подразделений в составе любой областной прокуратуры того времени, он занимался расследованием резонансных, как мы сказали бы сейчас, преступлений, не подлежащих огласке. Это могли быть самые разные расследования, связанные как с государственной изменой и подозрениями на диверсию, так и куда менее тяжкие, которые квалифицировались как направленные против порядка управления или пережитки родового строя. Под последними понимались выплата калыма, умыкание невесты, кровная месть. Расследование половых преступлений также относилось к компетенции прокуроров по специальным делам. Все материалы расследований, отнесённых к компетенции отделов, имели гриф «секретно» или «совершенно секретно», и для обычного советского человека этих преступлений как бы не существовало. Если по результатам таких расследований всё же публиковались газетные репортажи или устраивались открытые судебные процессы, то это всегда было политическим решением, принимавшимся на высшем уровне. Самого Отдела по спецделам, как и его таинственной деятельности, тоже как бы не существовало. Люди знали, что есть транспортный прокурор, есть военный, есть надзорные прокуроры, следящие за соблюдением на территории области трудового, природоохранного, гражданского законодательства, а вот о том, что в ранге заместителя областного прокурора работает некий прокурор по спецделам, никто и не догадывался.

Год 1938-й оказался для Свердловской областной прокуратуры тяжелым, но объективности ради следует признать, что весьма непростым был весь предшествующий период. В начале 1934-го областная прокуратура, существовавшая к тому времени менее года, пережила весьма болезненный раздел штата на три примерно равные части. Связано это было с изменением административного деления региона и расчленением существовавшей на тот момент огромной Уральской области на три новых, меньших по размеру – Свердловскую, Обско-Иртышскую и Челябинскую. В Свердловске осталось немногим более трети первоначального состава организации – из 12 прокуроров, положенных по штату, таковых насчитывалось лишь 8 человек. На протяжении последующих двух лет штат был заполнен, однако уже в середине 1937 г. в условиях развернувшегося массового террора прокуратура пережила первую «зачистку», устроенную местным управлением госбезопасности под руководством товарища Дмитриева. Тогда был арестован первый областной прокурор Густав Лейман и на смену ему в сентябре 1937 г. пришёл Павел Баранов.

В августе 1937 г. Прокуратура СССР приказом за подписью прокурора Союза Андрея Вышинского разрешила органам внутренних дел проводить аресты без прокурорских санкций. Это разрешение действовало вплоть до снятия Ежова с должности наркома внутренних дел в ноябре 1938 г., и жертвами его оказались в том числе и сами работники органов прокуратуры. Некомплект штатов прокуратур разных уровней по всей стране оказался к концу года столь велик, что Вышинский был вынужден просить санкцию Политбюро ЦК ВКП(б) на проведение партийно-комсомольской мобилизации для поддержания хотя бы минимальной работоспособности возглавляемой им структуры. К концу 1937 г. в органы прокуратуры были направлены более 2 тысяч новых работников, зачастую с минимальным профильным образованием либо даже вообще без оного. Все эти люди нуждались в продолжительной стажировке, и их появление ничуть не помогло преодолеть кадровый голод. В середине 1938 г. около 35% работников Свердловской областной прокуратуры имели стаж работы менее 1 года, то есть они фактически не могли вести самостоятельно и компетентно более-менее серьёзные дела. Кадровый голод Прокуратуры СССР весной 1938 г. принял чудовищные размеры. Например, из 36 районов Читинской области без районных прокуроров одновременно оказались 20. В то же самое время в 7 районах Грузинской ССР вообще не осталось ни одного прокурора – все находились либо в местах лишения свободы, либо под следствием.

После первой волны ежовской «зачистки» во второй половине 1937 г., весной следующего года пришла пора второй. На этот раз застрельщиком борьбы за «чистоту рядов» выступил сам прокурор Союза Андрей Януарьевич Вышинский. 5 апреля он подписал приказ №346 «О решительной борьбе с клеветническими обвинениями честных людей», а 21-22 мая собрал в Москве Всесоюзное совещание работников республиканских, краевых и областных прокуратур, посвящённое борьбе с этими самыми «клеветническими обвинениями». На этом совещании Вышинский устроил дикий и эпатажный спектакль с «разоблачением» прокурора Омской области Бусоргина, который, согласно обвинениям Вышинского, подписывал обвинительные приговоры не читая. На самом деле, на месте бедолаги Бусоргина мог оказаться любой другой региональный прокурор, поскольку практика тех лет была для всех примерно одинакова. Но для расправы был выбран именно прокурор Омской области, круто повздоривший с проверяющей комиссией, и его Вышинский прилюдно наказал в присущей ему хамской манере. Андрей Януарьевич сообразно своему уму и вкусу устроил настоящую буффонаду – сначала прямо в зале заседаний провёл допрос провинившегося, во время которого Бусоргин был вынужден отвечать с места, из-за чего половина его реплик была не слышна присутствующим, а затем с позором выгнал его за дверь. Как несложно догадаться, прокурор оказался в скором времени арестован и осужден. Всё как обычно.

Боря Титов, несмотря на малый возраст – один годик и восемь месяцев, уже хорошо разговаривал и даже дразнился. Старшему братику Натану, пяти лет, доставалось от склонного пошалить малыша, и эта деталь до известной степени объясняет события, последовавшие вечером 10 февраля 1939 г. в районе улицы Луначарского и площади Народной мести.

Мама ребятишек, Фаина Михайловна Гусинская, отправилась с ними на прогулку около 19 часов. Проживали они в доме №109 по улице Луначарского – это был деревянный одноэтажный дом, разделённый на несколько коммунальных квартир, во всём похожий на те, в которых жили семьи грибановых-кузнецовых-барановых и прочих участников описанных выше событий. Вообще, весь район улиц Первомайская, Мамина-Сибиряка, Луначарского в те времена был застроен такого типа домами, с дворами, сараями, конюшнями и даже огородами. Хотя район был хорошо обжит и в этот час многолюден, гулять всё же было не очень комфортно. Было не только холодно, но и темно: уличного освещения не существовало и источником света служили лишь освещённые окна да неполная луна. Фаина с детьми от своего дома далеко не отходила, прогуливаясь вдоль квартала. Натан катал санки, а Боря гулял с лопаткой в руках. Мамаша с детишками на прогулке – сцена милая, пасторальная, трудно даже вообразить нечто более мирное и спокойное. По оценке Фаины Михайловны, прогулка с детьми продолжалась около часа, хотя в этом вопросе субъективное восприятие её сильно подвело, поскольку основные события стали разворачиваться примерно в 19:15 или чуть позже.