Утром, выскакивая из дома, чтобы не опоздать на работу, нужно не забыть кучу разных вещей, которые необходимы для работы. А она частенько забывала то поменять кассету, то проверить исправность магнитофона, вечно заедающего в самое неподходящее время. Либо, что было совсем уж плохо, оказывалось, что забыла ручку, тогда приходилось вымаливать ручку или карандаш у своих коллег, что, конечно, было не очень солидно.

Но самое главное, она успевала одеться и подкраситься, чтобы не выглядеть халдой перед людьми. Римма Кривцова была парламентским корреспондентом газеты «Новое время» и, несмотря на свои двадцать шесть лет, не подвела тех, кто рекомендовал ее именно на эту работу. Говоря откровенно, ей повезло. Работавший до нее журналист попал в больницу с открытой язвой. Начальник отдела был в отпуске, и главный редактор принял решение назначить именно ее на освободившееся место, выдав аккредитацию при пресс-центре Государственной Думы.

Невысокого роста, но крепкая и ладно скроенная, с курносым носиком, придававшим лицу не очень серьезное выражение, она носила очки в массивной оправе, которые добавляли ее внешности респектабельности. Коротко остриженные волосы позволяли ей недолго возиться с прической, за исключением тех редких случаев, когда она сознательно колдовала над своей головой, пытаясь придумать что-нибудь экстравагантное. Она любила носить мягкие мужские брюки и длинные кофты, но, после того как получила аккредитацию при парламентском пресс-центре, перешла на юбки, предпочитая макси, которые, увы, скрывали ее в общем-то стройные и красивые ноги. Но чего не сделаешь ради солидности.

Римма закончила факультет журналистики Московского университета, и это обеспечило ей широкий круг знакомств, многие мэтры журналистики были либо ее преподавателями, либо знакомыми ее преподавателей. В условиях, когда в Москве во множестве плодились, возникая чуть ли не ежедневно, всяческие печатные издания, а хлынувшие в столицу провинциалы пытались пробиться наверх всеми возможными способами, элитное образование и крепкие связи многое значили.

Отец Риммы был кадровым дипломатом и работал в одной из южноамериканских стран. Разумеется, он уехал туда со своей женой, матерью Риммы, а дочь осталась в большой квартире на попечении бабушки, впрочем, непонятно было, кто за кем присматривает – Римма за бабушкой или бабушка за ней. Когда звонил отец, бабушка на правах контролерши успокаивала родителей, что девочка работает с утра до вечера и никакие посторонние мужчины в доме не появляются. Но на самом деле Римма иногда приводила своих знакомых, а некоторым даже разрешала оставаться на ночь, при условии не очень шуметь и не будить бабушку. Кавалеры старались не шуметь, насколько им это удавалось, но бабушка все равно знала или догадывалась о каждом ночном визите, а утром делала вид, что ничего не слышала, за что Римма любила ее еще больше.

В последние годы у него иногда болело сердце. Болело оно по ночам, когда Дронго оставался один. Словно выжидало момент, когда можно напасть. Едва он ложился в постель, пытаясь заснуть, сердце напоминало о себе, и он вскакивал, хватая воздух непослушными губами. Это было непонятно и обидно: чтобы сорокалетний мужик, который всегда отличался отменным здоровьем, так маялся с сердцем. Оно жило по своим особым законам. Врачи, осматривающие его, тщательно проверяли все и делали заключение: сердце у него абсолютно здоровое. Но оно почему-то продолжало болеть. Он иногда догадывался, почему оно болит. Слишком тяжкий груз давил на его сознание, и сердце не могло выдержать всех этих разоблачений, тягот, забот, которые выпадали на его судьбу. Может, поэтому он так ненавидел телефоны, предпочитая ставить их на автоответчик, и никогда не пользовался мобильными телефонами. Он не любил неожиданных звонков и внезапных известий. Они всегда приносили неприятности.

Его искали как «Скорую помощь» в час скорби. Он нужен был как врач или священник, как последняя инстанция, к которой обращались с надеждой на чудо. Короче говоря, та последняя инстанция, в которую обращались в самых сложных и самых печальных обстоятельствах. Гонорары, которые он получал за предыдущие расследования, позволяли ему вести независимую жизнь, не связанную ни с государством, ни с какими-либо официальными инстанциями. Несколько раз в год он путешествовал, каждый раз выбирая новое место – не любил встреч с прошлым. Но даже в своих путешествиях избегал знакомств с женщинами, словно опасаясь нарваться на серьезную и продолжительную связь.

В Москве и Баку, где он владел собственными квартирами, у него было несколько знакомых женщин, которые, зная его характер, терпеливо ждали его звонка. Он мог позвонить через год, через два. А мог не позвонить никогда. Женщины, общавшиеся с ним, уже знали об этой его особенности. Он был постоянен в выборе партнеров и непостоянен в выборе партнерш.

Его жизнь протекала странно. Иные месяцы проходили медленно и сонно, а следующие за ними дни расширялись до размеров года. Многих людей, которые встречались у него на пути, он не помнил. Они становились размытыми масками прошлого. Кое-кого он помнил долго, каждого по-своему. Он давно осознал как непреложную истину: люди не бывают хорошими или плохими. В зависимости от обстоятельств они делаются либо благородными, либо непорядочными. Изначальных негодяев с абсолютно темными душами он почти не встречал. Как не встречал ангелов, не ведавших о суетной стороне жизни. Такое знание могло сделать его циником, но вместо этого он становился меланхоликом, сам не замечая, как физически стареет, словно обретенное познание давит на его душу. Поэтому у него и болело сердце.

В этот день он проспал, как обычно, до полудня. Ночью, привычно выключив телевизор, он читал один из последних романов Айзека Азимова. Узнав о том, что он умирает, великий американский фантаст признался: если бы я знал, что так быстро умру, я написал бы еще больше. Дронго поразила философия этого замечательного гуманиста. Он не пожелал себе ничего – кроме работы. Ничего, в чем мог бы находить радость: у него было одно – радость творчества.

Он не любил опаздывать. Это качество, выработанное за годы службы в органах, стало его принципом: никогда не опаздывать на любые встречи или совещания. Бывший полковник госбезопасности Ветров, ныне работающий начальником службы безопасности крупного банка, знал, как важно не опаздывать именно на эту встречу. Ему было уже за шестьдесят. Большая лысая голова, лицо с крупными бородавками на подбородке и у носа, мясистые щеки, чуть раскосые монголоидные глаза – очевидно, среди его предков были азиаты. Почти все бывшие офицеры КГБ и МВД довольно быстро и неплохо устраивались в новой жизни. Их бесценным опытом норовили воспользоваться как раз те, против кого генералы боролись всю свою прежнюю жизнь. Бывшие фарцовщики, спекулянты, валютчики, мошенники получали в обществе статус уважаемых людей, банкиров и предпринимателей, а соответственно боровшиеся против них офицеры милиции и госбезопасности становились их цепными псами, предпочитали вопреки укорам совести иметь очень неплохую зарплату и обеспеченную старость, чего не могло дать им государство, коему они честно служили всю свою жизнь.

Ветров посмотрел на часы и чертыхнулся. Неужели из-за этой проклятой автомобильной пробки придется опоздать! Он хрипло напомнил водителю:

– Мы опаздываем, Миша. Постарайся успеть.

Водитель испуганно обернулся. Обычно Ветров не напоминал ему о времени. Водитель и без того знал строгий нрав своего хозяина. Но раз тот напомнил, значит, дело действительно очень важное и опаздывать нельзя ни при каких обстоятельствах. Водитель немедленно включил сирену, которая была на их «Мерседесе». И хотя законом запрещалось устанавливать подобные сирены на машинах, не принадлежащих высшим государственным чиновникам, тем не менее автомобилисты, не вникая, кому там принадлежит рев несущегося позади авто, шарахались в сторону, освобождая наглецу место.

Ветров скосил глаз на папку, лежащую на сиденье рядом. От этой встречи может зависеть очень многое, – в который раз подумал он, глядя на темный коленкор. Для него вся ценность предстоящей встречи вмещалась в этой деловой папке, подготовленной для него специалистами из аналитического центра, который он создал при своей службе безопасности.

Римма обернулась, все еще не веря в случившееся. Рядом стоял человек, который подталкивал ее к машине. Она его узнала: чуть удлиненный нос, тонкие губы, редкие всклокоченные светлые волосы. Даже в такой ситуации она обратила внимание на его мятый двубортный серый костюм и рыжие туфли.

– Иди быстрее, – прохрипел он, зло подталкивая ее к машине. В эту секунду она поняла, что у нее есть только один шанс. Один-единственный шанс, который нужно использовать, чтобы попытаться остаться в живых. Она была достаточно сообразительным и находчивым человеком, каким и должен быть настоящий журналист.

Сориентировавшись, она чуть повернула голову и с криком рванулась к проходившему мимо мужчине.

– Миша! Миша, как давно я тебя не видела, – она обняла его и принялась целовать прямо в губы. Похититель растерянно опустил пистолет, не зная, что думать.

– Простите, – пытался отбиться неизвестный, очевидно, депутат, – вы, кажется…

Ему всегда было интересно общаться с журналистами – представителями неординарной профессии, которые отчасти напоминали частных детективов. Те же расследования, тщательный отбор необходимых фактов из массы не представляющих для них интереса, умение находить верный тон с собеседниками, располагая их к откровенности, и, наконец, как результат расследования – газетная статья со своими выводами, которые могли либо обличить виноватого, либо опозорить невиновного.

Коллектив любой крупной газеты напоминал ему нечто среднее между полицейским участком, сумасшедшим домом и вокзалом, с которого каждую минуту неожиданно, без объявления, мог отойти любой поезд. Они договорились встретиться с главным редактором газеты перед зданием редакции. Сорокин уже ждал его, нетерпеливо поглядывая на часы.

– Кажется, я опоздал, – взглянул на часы Дронго.

– Почти вовремя, – уточнил Сорокин, – просто я приехал гораздо раньше. Ждал вас в своем кабинете.

– Напрасно, – с сожалением заметил Дронго, – теперь ваши сотрудники будут знать, что вы спускались вниз, чтобы встретить обычного сотрудника зарубежной радиокомпании. В результате интерес ко мне возрастет, а нам с вами это не нужно. Они замкнутся передо мной.

До самого вечера девушки увлеченно копались в отличной библиотеке Глебова. Сна как не бывало. В спальню Николая Николаевича они решили не входить и постелили себе в кабинете на диване, рассудив, что прекрасно поместятся на нем вдвоем. Римма позвонила бабушке и, убедившись, что никто к ним не приходил и не звонил, на какое-то время успокоилась.

Вадим по-прежнему не отвечал. Его мобильный телефон, включенный и не отвечавший, уже пугал их. Почти каждый час звонил Глебов. Он беспокоился и за сохранность собственной дачи, в общем-то, так неосторожно предложенной им своим сотрудницам, и, разумеется, за жизнь обеих молодых женщин, которые ввязались в очень непростую историю. Вызвать охрану он почему-то не решился. Преждевременная огласка могла повредить делу – он не знал всех связей депутата.

Когда Глебов получил данные о Бондаренко, он сразу позвонил Римме, рассказав главное, без пугающих подробностей. К вечеру он уже знал, за что именно привлекался к уголовной ответственности помощник депутата. В первый раз – за вооруженный грабеж, во второй – за участие в бандитских нападениях на водителей большегрузных машин. Участие самого Бондаренко в убийствах доказать не удалось, поэтому в отличие от своих содельников он отделался сравнительно легко, получив по приговору суда только восемь лет в колонии для особо опасных преступников. Через четыре года он уже вышел на свободу, которая довольно неожиданно привела его в политику. Глебова, не впервые сталкивающегося с фактом криминализации в кругу парламентариев, данный случай не столько удивил, сколько заставил быть предельно осторожным. Так или иначе, он решил, что позвонит Тетеринцеву и потребует от депутата объяснений незаконных действий его помощника.

«Плачущие журналистки» продолжали волновать его, и он звонил на дачу до двух часов ночи – они еще не ложились. Не мог он найти и Кокшенова. Наконец супруга, которой надоели его постоянные звонки, взбунтовалась и заявила, что давно пора спать человеку его возраста, и Глебов, никогда особо не перечивший жене, отправился в спальню, решив поиски исчезнувшего журналиста и его магнитофона отложить до утра.

Подруги, улегшись рядышком, строили самые разные предположения о том, что могло случиться с Вадимом Кокшеновым. Если у него кончилась батарейка на телефоне, то и сам телефон должен быть отключен, заявляла Света, и подруга с ней соглашалась. Пугало именно то обстоятельство, что мобильный телефон Вадима продолжал работать, а никто не отвечал. Наконец в половине третьего ночи они снова отважились на звонок. Им неожиданно ответили.

На следующий день Дронго приехал в редакцию после полудня, когда основная масса журналистов уже находилась на рабочих местах. Его уже узнавали. Точкин приветливо поздоровался, Виола только кивнула головой, а Корытин, крепко пожав руку, увел в свой кабинет.

– Вчера вечером после вашего ухода звонил следователь, – сообщил он, понизив голос. – Кажется, у нас кто-то успешно стучит в органы. Следователя Бозина интересовало, откуда приехал никому не известный журналист и почему он расспрашивает всех про Звонарева.

– Откуда он узнал, что я расспрашиваю про Звонарева?

– Сорокин дал указание редакторам отделов, чтобы те помогали итальянскому журналисту в подготовке материала. Те, очевидно, поставили в известность своих сотрудников…

– Что конкретно интересовало следователя?

Проснувшись утром, Римма с ужасом заметила, что на часах почти десять. Разбудив подругу, она помогла Свете убрать белье, подушки. На кухне они скромно похозяйничали – поставили чайник и разрешили себе взять из холодильника два яйца на завтрак. В половине одиннадцатого девушки уже звонили по мобильному телефону Кокшенова. И снова никто не отвечал. Отчаявшиеся подруги позвонили Глебову.

– Все в порядке, девочки, – радостно приветствовал их Николай Николаевич. – Полагаю, вы сможете скоро прибыть в родную редакцию. Будем встречать вас с шампанским и цветами, как героев.

– Что случилось? – не поняла Римма.

– Я позвонил депутату Тетеринцеву, помощником которого является этот жуткий тип Бондаренко, и попросил его избавить вас от назойливого господина. Тетеринцев твердо обещал. Он очень удивился, узнав, что у его помощника уголовное прошлое. Депутата можно понять. Ему подсовывают в помощники разных типов, ведь он не обязан проверять прошлое каждого из них. Он должен доверять людям, – с воодушевлением говорил Глебов.

– А если они связаны друг с другом? – спросила догадливая Римма, про себя подивившись доверчивости всегда осторожного шефа.

Арсений Николаевич Бозин работал в органах прокуратуры больше двадцати лет. Это был один из тех следователей, кто быстрому натиску, эффектному решению или неожиданной удаче предпочитает спокойную и методичную будничную работу. К сорока пяти годам этот довольно тщедушный человек почти полностью облысел. Очки пока что надевал, только когда работал над документами, но, глядя на собеседников, щурил глаза, словно хотел заглянуть в душу, лучше разглядеть сидевшего перед ним человека. Весь его облик напоминал того безотказного российского судейского чиновника, который влюблен в сам процесс работы и не ждет для себя ни особых наград, ни житейских благ.

К сорока пяти годам он уже был следователем по особо важным делам республиканской прокуратуры, получил чин советника юстиции и при этом почти не имел уголовных дел, возвращенных судьями на доследование, настолько четким и завершенным было все, что он отправлял в суд.

Дронго он встретил сильным рукопожатием, попросив своего помощника выйти, чтобы остаться наедине с гостем. Устроились они за небольшим столиком, стоявшим в углу кабинета. Разделяла собеседников лишь лампа под матовым абажуром.

– Наверное, здесь вы и допрашиваете своих «клиентов», – пошутил Дронго.

– Только подозреваемых, – серьезно ответил Бозин, – только тех, против кого я еще не сформулировал конкретного обвинения. В иных случаях мы беседуем в другом месте и в другой обстановке.

Николай Николаевич считал себя умным человеком. И весьма рассудительным. Когда ему снова позвонил Тетеринцев, он почувствовал некоторое облегчение. Глебову не понравился тон, каким с ним разговаривала Кривцова. Словно он был виноват в том, что предупредил депутата о криминальном прошлом его помощника. Именно поэтому звонок депутата он воспринял с облегчением.

Тетеринцев попросил его приехать к нему в офис, чтобы обсудить вчерашнее происшествие.

– Мы все выяснили, – убежденно говорил депутат, – оказывается, вашу сотрудницу напрасно обвиняли. Она спасала свою жизнь, пыталась противостоять мерзавцам, которые втерлись к нам в доверие. Глебов был рад услышать слова депутата. Он не сомневался, что справедливость в конце концов восторжествует. Именно поэтому он с удовольствием принял предложение Тетеринцева приехать на встречу. Приказав водителю спуститься вниз и готовить машину, Николай Николаевич какое-то время раздумывал: стоит ли ему звонить Кривцовой и Рыженковой, предупреждая о своем визите. Потом решил, что не стоит. Он уладит все дела с Тетеринцевым и, вернувшись домой, позвонит сотрудницам, чтобы те возвращались в редакцию. То, чего не смогли сделать вчера два его журналиста, сделал он сам всего за несколько минут. Глебов торжествовал, радуясь своей проницательности.

Он все еще находился в состоянии эйфории, когда на повороте огромный самосвал врезался в их «Ниссан». Глебов умер мгновенно со счастливой улыбкой на губах, так и не поняв, что произошло. Его водителя долго доставали из машины. А вот водителя самосвала не нашли, он куда-то исчез, и милиция объявила его розыск. Только к вечеру выяснилось, что машина была угнана и незадачливый угонщик, очевидно, не рассчитав своих сил, врезался в «Ниссан». Гибель главного редактора газеты была квалифицирована как несчастный случай.

Сообщение о смерти главного редактора газеты в автомобильной катастрофе было передано по всем информационным каналам. Сотрудники ГАИ позвонили в редакцию. Там о трагедии узнали уже через полчаса.