Пошла уже вторая неделя пребывания Майкла Далла на Танне. Плетеное бунгало было уютным. Даже непомерная цена в 300 долларов в день не казалась такой уж большой из-за первобытной красоты тонущего по вечерам в океане огромного солнца. Завтра этот рай для него закончится, впереди — долгие перелеты и безжизненно-стерильные коридоры факультета антропологии университета в Лос-Анджелесе. Майкл сидел в открытом ресторанчике под огромным баньяном и смотрел на восток, где небо озарялось вспышками от фейерверков разыгравшегося сегодня не на шутку постоянно действующего вулкана Ясур. Кажется, именно отблески вулкана и привлекли на остров заметившего их капитана Джеймса Кука в далеком 1774 году. Небо было ясным и прохладным, хотя сезон дождей еще не кончился.

— Лучше бы он их не заметил, правда? — проронила одинокая пожилая француженка за соседним столиком.

— Простите? — Майкл не сразу смог оторваться от своих мыслей.

— Я про Джеймса Кука. Лучше бы его съели на Гавайях на пять лет раньше. Я видела вас сегодня на празднике. Великолепное и радостное было зрелище, согласитесь. Эти туземцы такие милые и наивные. Поэтому я и вспомнила Джеймса Кука. Мне неприятно знать, как с этим дружелюбным народом поступили наши предки.

— Острова все равно бы открыли раньше или позже. Не стоит винить Кука в этом, да и, строго говоря, он был не первым, кто добрался до этих островов. Все проблемы у туземцев начались позже, когда появились европейские торговцы, плантаторы и миссионеры. Колониальная политика, эпидемии, работорговцы. Это было время «охоты на черных дроздов». Их вывозили на плантации до начала XX века.

— «Двадцать лет спустя». Лавры Дюма покоя не дают? — усмехнулся Иван Карлович, глядя на название рукописи.

— Это набросок романа, своего рода антиутопия, концепт, так сказать. — Алексей заметно нервничал и казался возбужденным. — Я просто фантазировал, что может случиться лет через двадцать. Сейчас вот 1990 год, а как оно будет дальше, что нас ждет, например, в 2010?

— Ну-с, вот мы и почитаем. Я, голубчик, знаете ли, с детства мечтал стать редактором, даже в школе выпускал стенгазету. И до сих пор страстно люблю читать всякие необычные сочинения. Не только по служебной надобности, а, так сказать, для души. Это раскрывает мне новые границы этого несовершенного мира, наводит на философские раздумья… Так что, давайте посмотрим, какой из вас Нострадамус. — Иван Карлович надел очки и наугад открыл помятую тетрадку где-то в середине. — Я вслух зачитаю, чтобы и Евгений Васильевич прослушал. Так-с…

…Особые изменения произойдут в духовной сфере, которая сама начнет трактоваться как отказ от заблуждений разума. Как будто само время изменит свой ход, прикидываясь лентой Мебиуса. Неверующие станут верующими, а верующие — неверующими. И каждый из них настолько возведет в абсолют свою картину мира, что будет отрицать все, что в нее не укладывается. Все будет подвергаться сомнению, не останется более ничего определенного. И само такое неверие, которое в сути своей есть вера, станет основой мировосприятия. Критичными станут считаться не те, кто сомневается в непроверенных фактах, а те, кто усомнится в проверенных. Скептиками прослывут не те, кто призывает проверять сомнительное, а те, кто отрицает уже давно доказанное. Мир вокруг обернется воображаемым воздушным замком, дрожащим на ветрах времени лишь по воле создавшего его демиурга. И кто-то найдет в Библии слова Иисуса: «пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы», и увидит в этом доказательство того, что свершилось пророчество. Бытие станет представляться непознаваемым или познаваемым лишь эзотерическими практиками. Великая смута охватит умы. Люди, потерявшие последние ориентиры, будут все глубже погружаться в пучину веры, которая в сути своей станет агрессивным неверием во все, что противоречит самой этой вере…

Иван Карлович поднял глаза и подозрительно прищурился, но ничего не сказал и перелистнул несколько страниц.