Варе тринадцать.

За последнее время она выросла на три дюйма, между ног уже темнеет пушок. Груди умещаются в ладонях, розовые соски — с мелкую монету. Волосы до пояса, русые — ничего общего ни с тёмным ёжиком Дэниэла, ни с лимонно-жёлтыми кудрями Саймона, ни с Клариными медно-рыжими локонами. По утрам она заплетает их в две французские косы; приятно, когда они на ходу хлещут по спине лошадиными хвостами! Нос пуговкой — ни на чей в семье не похож, так она пока думает. К двадцати годам он вытянется, обретёт орлиную величавость — точь-в-точь как у мамы. Но до этого ещё далеко.

Они шагают по кварталу дружной четвёркой: Варя, старшая; одиннадцатилетний Дэниэл, девятилетняя Клара и семилетний Саймон. Дэниэл впереди, ведёт их с Клинтон-стрит на Деланси-стрит, потом налево, на Форсайт-стрит. Они огибают парк Сары Рузвельт, держась в тени деревьев. Вечерами в парке буянят, однако во вторник утром здесь почти никого, лишь кое-где молодые люди валяются лицом в траву, отсыпаясь после антивоенных акций.

По Эстер-стрит они идут молча. Надо скорей миновать отцовское ателье «Мастерская Голда»; отец, конечно, их вряд ли заметит — Шауль обычно с головой погружен в работу, будто не брюки шьет, а вселенную творит, — и всё-таки он может разрушить очарование этого душного июльского дня, стать преградой на пути к зыбкой, призрачной цели, что маячит впереди на Эстер-стрит.

Саймон хоть и младший, но не отстаёт. На нём обрезанные джинсы, доставшиеся от брата; Дэниэлу в семь лет они были впору, а худенькому Саймону великоваты. В руке болтается сумка из китайки, затянутая шнурком, внутри шуршат банкноты да весело позвякивает мелочь.