Пересветов на беговых дрожках въехал в ворота Столешниковской усадьбы. Усадьба стояла на горе; внизу спокойно лежало озеро, а дальше в зеленых поймах извивалась узкая лента реки Калдаиса. Вся окрестность, река, озеро и даже самый воздух, залитые горячим солнцем, резко, по-вешнему, сверкали. У озера куковала кукушка. Пересветов повернул караковую лошадку мимо поместительного, с венецианскими окнами, дома к маленькому флигелю у задних ворот, где жил управляющий Столешникова, Беркутов. Оба окна флигеля были настежь распахнуты, и на шум дрожек из окна показалась черноволосая и курчавая голова Беркутова. Он кивнул Пересветову смуглым лицом.

— Вот, добро пожаловать! — крикнул он.

Пересветов остановил лошадь у крыльца, едва не задавив курицы. К нему прибежал двенадцатилетний слуга Беркутова, Mитька, и принял лошадь. Пересветов слез с дрожек, расправил затекшие ноги и ступил на крылечко с озабоченным лицом. Пересветову было лет двадцать восемь; он казался тонким и худощавым. Его русая бородка была покрыта пылью, а глаза казались подведенными ею. Лицо его было бы красиво, если бы его не портило кислое выражение глаз и губ. Он переступил порог долговязыми ногами. Одет он был в парусинный пиджак и высокие полевые сапоги. Беркутов поднялся к нему навстречу и, улыбаясь бритыми губами, сказал:

— А я тебе очень рад, ангел. В праздник положительно не знаю, как убить время; привык смолоду к самой широкой деятельности.

Он опять улыбнулся; улыбался он сдержанно, только одними уголками губ, показывая ровные и блестящие зубы. Они уселись на крошечный тиковый диванчик. Флигелек Беркутова состоял всего из одной комнаты, впрочем, довольно поместительной. Пересветов смотрел на тщательно бритое, как у актера, лицо Беркутова и думал: «Наверное у него не достать денег. Откуда у него может быть такая сумма? И я тоже хорош! Раскатился, как к себе в карман!»