Заведующая первым отделением Баштанова явилась в роддом вся в насморке и не успела открыть дверь в раздевалку, как чихнула. Женщина она была блеклая, крупная, рыхлая, а резонанс в подвальном коридоре, где гардеробная, душевые и кастелянская, — великолепный.

Савичев оказался очевидцем всего происшедшего: он как раз спустился из родового к кастелянше поменять халат и замызганные за ночь кровью белые миткалевые штаны на резинке.

Там, у бельевой, стояла старшая операционная сестра — там всегда перед сменой стояла сестра или акушерка из старших и по карантинному гриппозному ритуалу осматривала горло всем шедшим на смену сестричкам и акушерочкам и следила заодно, чтоб они не увиливали от обязательного предсменного душа. Чуть позади ее поста, у двух столов с утюгами, как раз подсобралась очередь из сестричек, уже осмотренных и намеревавшихся подгладить полученные в кастелянском окошке стираные халаты и косынки.

Врачей она не осматривала: стыдно было бы, если б их осматривать, сами должны знать, что инфекция для роддома — пожар. Но Баштанова — характер такой — с самого появления в роддоме, хоть и зав, а была на подозрении в легкомыслии. И, услышав фанфарный ее чих, старшая ткнула в чьи-то руки банку с деревянными шпателями, которые совала во рты, метнулась к лестнице, ведшей в роддомовское нутро, вернулась через минуту-другую, а еще чуть спустя — будто за другим делом, будто и вправду ему в его кабинете колпак припасли маловатый — явил под низкий подвальный потолок свои баскетбольные метр девяносто пять сам Главный.

Вера-кастелянша как раз догладила Савичеву чистый халат — врачам-мужчинам она гладила всем сама, врачам-женщинам — если успеет, девочки — на самообслуживании, — и тут Баштанова, заслонившись несвежей вчерашней маской, вышла из «чистого» хода раздевалки прямо пред очи Главного, который на этот раз с поразительной, несвойственной ему медлительностью прилаживал и приглаживал новый колпак. И он тотчас очень медленно и интимно повел Баштанову от «чистого» выхода из раздевалки за поворот вдоль наружной стены гардеробного пропускника, ко входу, предназначенному для явившихся с улицы, которым надо облачиться в чистое, и для идущих переодеваться в уличное. И, задержавшись под самым ярким в этом отсеке фонарем — а сейчас, в пересмену, они горели все, коридор и черные таблички на дверях душевых и подсобок просто сияли, — Главный заботливо пророкотал:

Когда Савичев шел с Людмилой — они вместе вышли — от роддомовских ворот к автобусной остановке, им навстречу из-за угла вывернул на своем собственном сереньком «Москвиче» Главный. Вид у Главного был официальный — то ли оттого, что щурился на ярком дне, то ли был ему в горздраве, откуда он ехал, за что-то от начальства разнос.

За рулем Главный обычно делался каким-то неглавным, неофициальным, даже слегка потусторонним.

Своего «Москвича» Главный купил в пятьдесят четвертом — семь лет назад, еще когда работал на Урале и не был Главным.

Он купил его уже подержанным, а нужную сумму сколотил, преподавая на почасовых, дежуря сверх всяких норм по экстренной помощи и еще — на вылетах в санитарной авиации. Но тогда, семь лет назад, ему все же пришлось объяснять, что деньги на машину он сколотил именно таким образом, не иначе — не на абортах, которые в те годы были запрещены, но, конечно, делались, подпольно и за большие деньги.