Мне никогда не доводилось видеть войну, я даже не говорил о ней ни с кем, кто ее видел, но я был молод, знал кое-что о насилии и поэтому думал, что война – это не больше, чем просто новые ощущения, как, например, ответственный пост в Траксе или, скажем, побег из Обители Абсолюта.

Нет, война – не новое ощущение, это целый новый мир. Его обитатели отличаются от человеческих существ больше, чем Фамулимус и ее друзья. Там свои особые законы и даже другая география, в соответствии с которой незначительные холмы и низменности приобретают важность крупных городов. Как наш Урс носит чудовищных Эребуса, Абайю и Ариоха, так в мире войны бродят монстры, называемые сражениями, отдельные клетки которых – это личности, но у них есть своя жизнь и собственный интеллект, и к ним приближаешься сквозь сгущающийся сон предзнаменований.

Однажды ночью я проснулся задолго до рассвета. Все вокруг казалось притихшим, я испугался, что ко мне незаметно подкрался противник, поэтому сознание предостерегло меня об угрозе. Я поднялся на ноги и огляделся. В ночной тьме терялись очертания дальних холмов. Я стоял в зарослях высокой травы, где вытоптал себе лежбище. Слышался стрекот сверчков.

Мой взгляд заметил нечто странное в северной части небосклона, какую-то вспышку фиолетового света, как раз на линии горизонта. Я вгляделся в точку, из которой исходил этот свет. Когда я уже убедил себя, что то был лишь обман зрения или побочный эффект от снадобья, которое мне дали в доме старейшины, чуть левее той точки, на которую я смотрел, вспыхнул ярко-пурпурный отсвет.

Я продолжал наблюдать целую стражу или дольше, за что иногда получал вознаграждение в виде чудесной картины таинственной игры света. Убедившись наконец, что эти световые явления происходят далеко от меня и не приближаются, а частота их не изменяется, составляя в среднем пять сотых от частоты моего сердцебиения, я снова лег. К тому времени я окончательно проснулся, поэтому явственно ощутил сотрясение земли под собой, хотя и очень слабое.

Я отложил наполовину прочитанное письмо в сторону и поглядел на человека, написавшего его. Смертельный выстрел попал точно в цель, и теперь солдат глядел на солнце потухшим взглядом голубых глаз (один будто моргнул, другой же был широко открыт).

Мне давно следовало вспомнить о Когте, но почему-то я этого не сделал. Наверное, я слишком увлекся грабежом пищевого довольствия из ранца убитого и потому не подумал о другой возможности – разделить трапезу между спасителем и возвращенным к жизни. Теперь, при упоминании о Водалусе и его соратниках – убежден, они бы выручили меня, если б только мне удалось их найти, – я сразу опомнился и достал Коготь. Казалось, он ярко блестел под лучами полуденного солнца – впервые с тех пор, как он лишился своей сапфировой оболочки. Я прикоснулся Когтем к мертвому солдату, потом, сам не знаю, под действием какого импульса, вложил талисман ему в рот.

Однако и на этот раз ничего не произошло. Тогда, зажав Коготь между большим и указательным пальцами, я воткнул его острый конец в лоб солдата. Он не шевельнулся, не задышал, но на коже выступила кровь, живая, свежая, густая кровь, перепачкавшая мне пальцы.

Я вытер руки об листья и собрался было вновь приступить к чтению письма, но вдруг услышал хруст ветки откуда-то издалека. Мгновение я находился в нерешительности. Спрятаться? Убежать? Приготовиться к сопротивлению? Но шансов спрятаться было мало, а вечно убегать мне надоело. Я взял в руки саблю мертвого солдата, надел плащ и стал ждать. Никто не появился – так, во всяком случае, мне показалось. В кронах деревьев завывал ветер. Муха, похоже, улетела прочь. Наверное, то был просто олень, пробиравшийся сквозь заросли. Я уже давно странствовал без оружия, пригодного для охоты, и совсем забыл о дичи. Поглядев теперь на саблю, я пожалел, что это не боевой лук.

Снова послышался шорох, и я обернулся.