Тьма. Глубокая, вязкая, влажная тьма обволакивала его со всех сторон, не давала дышать, затрудняла движения, и только повинуясь какому-то глубинному, врожденному инстинкту жить, он разгребал ладонями ее плотные сгустки: то ли полз, то ли плыл куда-то вперед, где в мокрой зловещей темноте вспыхивали холодные голубые огоньки и поблескивали маленькие серебряные молнии. Временами ему начинало казаться, что он стоит на месте, потом приходило ощущение безысходного падения, потом взлета, потом вдруг полного небытия. Но несмотря ни на что он все же жил, дышал и силился увидеть — что же там, за границей этой темной и влажной пустоты.

Он не знал, сколько прошло времени, однако в какой-то момент ему показалось, что эта дымная тьма начинает уплотняться, обретая пол, потолок и стены, превращаясь в какой-то длинный извилистый коридор, потом в зал, потом в комнату с каким-то темным экраном, на фоне которого вдруг стали проступать очертания деревьев, фигуры людей, лица, беззвучно двигающие губами. И черное пространство, утрачивая свой грязный всеобъемлющий тон, стало наполняться цветом, сжиматься, преобразуясь в обычную комнату с окном, забранным белыми жалюзи, белой же ширмой на колесиках, маленькими эмалированными столами с дисплеями, на экранах которых мерцали лампочки, бежали какие-то цветные кривые линии.

И вот уже голос, прорвавшись в тишину из ниоткуда, произнес:

— How are you feeling?

[1]

Сорин не ответил. Подсознательно уловив смысл фразы, он пытался понять, что в ней не так. Лишь через несколько секунд, когда ощущение времени окончательно вернулось к нему, он понял: не так — это то, что к нему обращаются по-английски.

Маленький нервный человечек в твидовом пиджаке и светло-голубых джинсах рывком загнал кажущееся для его роста неправдоподобно большим «Вольво» в щель между двумя автомобилями и, просочившись в узкое пространство между открытой дверцей и корпусом автомобиля, выбрался на улицу. Звякнула сигнализация, и он, кивнув автомобилю в знак прощания, поспешил к подъезду собственного дома. «Вот, черт, хлеб забыл купить, — сказал сам себе Токарев. — Не выгонять же опять машину. Бог с ним! Пройдусь до булочной, благо, недалеко». Не меняя темпа, он развернулся и поспешил в сторону хлебного магазина.

Мысли в его голове прыгали в такт походке, быстро свиваясь и развиваясь в какие-то цветные клубки, ленты, звездочки и лозунги. «Значит, завтра с Коптевым подпишем контракт — денежка небольшая, но тысяч пятьдесят получится. Так, хлеб, какой хлеб? Багет. Багет, он гораздо вкуснее. Молодцы французы: хороший хлеб придумали. Надо будет съездить на недельку в Париж — давно не был, веселый город! Не такой уютный, как Лондон, но все равно веселый. В Лондоне сейчас хорошо — повезло Андрюшке. Что-то он давно не звонит. Надо было у Алексея спросить, не было ли вестей. Черт, я же спросил: нет, вестей не было. Стоп! — сказал себе Виталий и остановился на полдороге. — А зачем он звонил? Почему в ресторан? Почему так срочно? На Скосарева это не похоже: парень хороший, но любит халяву, а тут вдруг сам зовет, да еще так поспешно, да еще упрашивает. А вестей от Андрюшки все нет. Вот если бы он получил деньги, то сказал бы. Тогда было бы, что отмечать. А так что? Никаких совместных дел у нас не намечалось. Значит, что-то не так».

Виталий никогда не жаловался на интуицию, собственно, именно она и помогала ему выбираться порой из совершенно невозможных ситуаций. И сейчас интуитивно он понял: что-то связанное с Андреем, что-то пошло неправильно, на Сорина где-то наехали. А Скосарев хотел его, Виталия, предупредить. О чем? Ясно о чем! О том, что он его сдал. Конечно! «А вот это весело, — сказал себе Токарев. — Это очень весело. Опять же, он сдал его не ментам, иначе менты бы уже… Собственно, проверим!» Он выхватил из внутреннего кармана пиджака мобильный телефон и, прыгая пальцами по клавишам, набрал телефон своей фирмы. Подошел охранник.

— Андрюша, это Виталий.

— Добрый вечер, Виталий Сергеевич.