Дорога эта знавала и лучшие времена. Ездили когда-то по ней колхозные ЗИЛы, шустрые мотоциклеты с колясками сновали туда-сюда, и даже черная райкомовская «Победа» проскакивала, шелестя каучуковыми шинами. Не было, скажете? Было, было, чего уж… И свадьбы на «жигулях», и кавалькады ЛиАЗов со студентами, брошенными на «картошку»… Эх, было времечко, было, да прошло. Разогнали райком, а следом как-то тихо скончался и колхоз. Заросли пыреем поля, многочисленные деревеньки сошли на нет, и сама дорога, официально перекочевав в разряд грунтовых, навсегда исчезла со страниц автодорожных атласов.

Поторопились, поторопились картографы. Вот он, асфальт, никуда не делся. Да разве ж на грунтовке микроавтобус «тойота» так бы трясло? О как прыгает: даже японские рессоры не спасают. Стажеру Ивану Босоногову это ясно как божий день: за час езды прожектор набил на его лбу изрядную шишку. Прожектор этот в конце концов доканал его совершенно, у-у, проклятое казенное имущество! Да вот ноги еще втиснуты между тяжеленным аккумулятором и ресивером, затекли, ноют, но лоб ноет сильнее, и стоит ли удивляться, что после очередного кульбита с прикушенного босоноговского языка сорвались нехорошие слова? Простим ему эту слабость. Простим и поймем.

Тем более что чувства Босоногова разделяет по крайней мере еще один человек. Человек этот — водитель Гриша, он же и оператор.

— Говорят, мерикосы свои тачки в Долине Смерти испытывают! — мычит он, подмигивая в зеркало Босоногову. — Их «форды» сюда бы! Фильтры у них то еще фуфло! Законно!

Григорий — патриот своей страны, он состоит в рядах блока «За Родину!» и пьет водку — из принципа. Он не любит американцев и не любит американские товары.

— Черт побери! — Елизавета отложила ложку в сторону и посмотрела на мужа, который, несмотря на ее возглас, продолжал спокойно и неторопливо хлебать ароматный борщ.

— Представляешь, вся моя карьера под угрозой!

— Что случилось? — вяло пробормотал Леонид, ему совсем не улыбалось обсуждать проблемы жены, он хотел поскорее поужинать и уйти во вторую комнату, где, невзирая на протесты супруги, была устроена художественная мастерская. Именно там его ожидал незаконченный портрет отца, который он рисовал по памяти. Отец умер три года назад, и Леонид желал запечатлеть его таким, каким помнил. Фотографии тут не годились.

— Я же тебе рассказывала! Мы не можем найти добровольца!

— Какого?

15 июля 1996 года

Призрачный прямоугольник лунного света переполз комнату и теперь неторопливо взбирался на угол кровати.

Алина со вздохом перевернулась на другой бок. Все, теперь точно не уснуть! Измятая подушка не желала становиться удобнее, как ни старалась Алина придать ей хоть какую-то форму.

Мысли стояли в голове, как воздух в душной комнате. Такой жары Алина не помнила еще с ранних школьных времен.

В ногах почувствовалось легкое дуновение ветерка. В последней попытке поспать этой ночью Алина взяла подушку и перевернулась ногами к изголовью. Не помогло — подлый ветерок перемещался как заколдованный и никак не желал дуть у лица.

С Матой мы познакомились в Мавритании. Нам продал ее отец.

Где-то после трех, когда зной идет на убыль, я проходил по замызганной улочке Нуакшота, озираясь в поисках аптеки или чего-то подобного. Катя в это время мучилась от мигрени, лежа в апартаментах.

Я брел по пустой улице, слева изредка громыхали доисторического вида машины, справа тянулись лавки, да все не те. Но вот из очередной вынырнул сморщенный чернокожий старик в засаленном халате и с белой бородкой.

— Здравствуй-здравствуй! — пробормотал он на английском. — Заходи, купи, все есть.

— Обезболивающее есть? — громко спросил я на случай, если старик глуховат. — Чтобы боли не было, понимаешь? Голова у моей жены болит, понимаешь? — Для верности я ткнул пальцем в свою бейсболку и по инерции добавил: — Жена, понимаешь?

Все-таки это был Борька.

Проклятая мысль крутилась в голове третий день. Позавчера я встретил одноклассника. «Друга детства», как с пафосом сказал бы какой-нибудь стареющий интеллигент. Слишком чопорный, чтобы показывать чувства, но боящийся прослыть сухарем.

Я не узнал Борьку не потому, что он сильно изменился. Хотя изменился он действительно здорово, но не в этом дело. Вернее, не только в этом.

Не в его характере был такой поступок. И уж конечно — не в категории.

В классе Борька легко мог стать старостой. Когда его выдвигали, он отнекивался, мол, дисциплины у него для старосты нет. Но мне всегда казалось, что ему просто лень. Во всяком случае, авторитет, или, как сейчас модно говорить, харизму, — он для этого имел.