О том, что на Сеню Хромкина опять «нашло» и он «задумался» можно было догадаться по многим признакам. Во первых, с его лица пропала постоянная блаженная улыбка счастливого человека, он как-то нечаянно стал отключаться от всеобщей жизни, уходил в себя, и без цели заторможенный взгляд его, как у мыслителя или беремен ной женщины, заволакивался внутренней заботой, неохотно откликаясь на внешнюю суету нашего беспокойного мира. И в цехах уткофермы работал он механически, без всякого удовольствия.

Другим признаком его необычной болезни была словоохотливость. Обычно замкнутый улыбчиво-благостный молчальник, Сеня часто становился разговорчивым, не боялся, что ею поднимут на смех, решался спорить с любым человеком, даже с начальником, с которым в обычное время он постарался бы не встречаться.

А третий признак — его беспричинное беспокойство, Смирный взгляд его голубеньких глаз становился то тревожно-скользящим, то останавливался и втыкался во что-то и торчал без пользы, ничего не замечая, не видя. За этот торчащий, слепой взгляд и задела нечаянно, когда они мылись в бане, его жена Феня Цыганка, подумав сразу о надвигающейся на ее мужа опасности. Мылись они вдвоем, потому что из четверых детей дома оставалась только меньшая Михрютка, с утра до вечера купавшаяся в волжском заливе, а из старших Черная Роза была в отпуске, Тарзан и Генерал Котенкин в пионерлагере.

Мылись неторопливо и спокойно, как это в обычае у супругов, проживших вместе главную часть жизни, за которой хвалиться друг перед другом уже нечем, да и стыдиться тоже нечего. Впрочем, Сеню смущала голая его грудь, худая, мускулистая, которую он намыливал, и коричневые соски на ней. Ну, голая — ладно, у него и голова вон стала голая, а зачем тут соски? Ну не такие, как у Фени, а все же… С какой стати, спрашивается? И зачем?

Ни с философской, ни с биологической, ни с любой другой точки зрения эту несуразность женской принадлежности не объяснить. Может, потому родилась известная религиозная легенда, по которой первочеловек был мужского пола, и женщина произошла в парадоксальном недоумении от него, вернее, произведена из его ребра? Но тогда выходит законное следствие: бог сразу создал Адама с сосками, а для чего мужчине соски?

Феня не ошиблась, у ее мужа наступило именно такое время. Конечно, и прежде Сеня не жил бездумно, он тоже размышлял во время работы и на досуге, читал книги, журналы и газеты, смотрел по телеку «Очевидное — невероятное», «Клуб кинопутешествий» и научно-технические передачи, накапливал самый разнообразный эмпирический материал. Но вот настали страдные, плодоносные дни, когда все то, что незаметно росло, колосилось, цвело, теперь налилось в тугие зерна истины, необходимые не только ему лично, но и всем другим советским людям. О том, что зерна созрели и уже торкались наружу, давали знать те симптомы в Сенином поведении, которые мы отметили. Сам он особенно тревожно — поэтому и сошла с его младенческого лица блаженная улыбка — чувствовал наступление своего страдного периода и еще не знал, что собственно им выращено, каков урожай. Мелкие замечания о сосках на мужской груди и о Каспийском море, которое никак не наполнится, — полова, не более. Таких наблюдений роилось вокруг него множество, но главное еще не родилось, не обнажилось. А по беспокойству последних дней Сеня чувствовал, что это будут мысли серьезные, большие, многотрудные. Они подступили к окрестностям его разума, он слышал их волнение, безбоязненно ждал, нетерпеливо хотел видеть, и они тоже торопились навстречу, — казалось, вот-вот появятся, ан нет, не показываются, не ухватишь.

По случаю воскресенья Сеня сидел дома, глядел в окошко па свою Феню, которая пошла в продуктовый магазин, и прислушивался к себе. Из кухни вбежала босоногая и чумазая Михрютка, его любимица, второклассница, с яйцом в руке, и с порога сообщила:

— Пап, а я видала черного зайца. Во-от такие уши! Морковку у Шатуновых в огороде лопает. Слышь? А ихняя собака стоит рядом и ничего. Слышишь, что ли?

Слышу. Черный заяц и собака. Только ты мне не мешай.

— Ты же так сидишь.