Я хочу написать об Иване Алексеевиче Бунине. Как это ни покажется странным, но творчество этого великого русского писателя сопровождает всю мою жизнь. С самого начала. С истоков.

Я уже говорил в первой части моих воспоминаний о том, что поступал я в театральный институт именно «с Буниным», с его прекрасным рассказом «Лапти». «Подсказал» мне его молодой актер воронежского театра Алексей Эйбоженко. Тогда — это было, кажется, в пятьдесят восьмом году — большая группа выпускников Московского Щепкинского училища была распределена в Воронеж, в драмтеатр имени Кольцова. Среди них был и Эйбоженко. Я, отслуживший армию, тогда жил у родных в Воронеже, работал прорабом на стройке и готовился к поступлению в театральный. Там воронежская судьба свела вместе трех человек: меня, Алексея Эйбоженко и… Бунина. К стыду своему, первые строки бунинских рассказов я прочел именно в этом самом пятьдесят восьмом году, будучи уже взрослым, вполне читающим, можно сказать, образованным человеком. (Хотя до этого определения — «образованный» — придется еще ой сколько шагать и шагать.) А с другой стороны — при чем тут стыд? Читающий читает то, что написано. Что издано. А Иван Алексеевич до середины пятидесятых у нас не издавался. Я и имени такого не знал — Бунин. Хотя какой-то период жили с ним в одно и то же время. Бунин умер 10 октября пятьдесят третьего года, а я в пятьдесят третьем уже окончил Липецкий техникум и был распределен на работу в город Магнитогорск на знаменитый металлургический комбинат. Мне было восемнадцать лет, совсем по тем временам взрослый гражданин. При счастливом сочетании судьбы мог бы встретиться с Иваном Алексеевичем, поговорить с ним о многом… Например, о его любимой Орловщине, о предстепье. Да мало ли о чем еще могли бы поговорить два близких земляка, если бы… Если бы он жил не во Франции, а в России. Но судьбы счастливого сочетания не случилось.

Да, так вот, возвращаясь к сказанному: когда по «наводке» Алексея Эйбоженко я взял в воронежской городской библиотеке недавно изданный трехтомник Бунина в серо-голубоватой обложке, и открыл наугад какую-то страницу первого тома, и прочел первые строки неизвестного, дотоле никогда не читанного мною рассказа (я даже не помню его названия), меня вдруг охватило странное чувство, похожее на то, как если бы совершенно неожиданно была обретена, найдена какая-то удивительно дорогая для тебя пропажа, притом случившаяся давным-давно, даже не в твою бытность, а еще при твоих предках, и известная тебе лишь по устным преданиям.

И вот она обнаружена. Ты держишь ее в своих руках и медленно-медленно, затаив дыхание, начинаешь узнавать, познавать ее. И с каждой прочитанной страницей внутренние датчики твоей души радостно отзываются: да, это твое, это я уже знал когда-то, этим языком говорил я в детстве, и говорили все вокруг меня, это — мой автор. Казалось бы: мало ли русских писателей родилось на орловской земле и считают Орловщину своей родиной. Творческой родиной. Как кто-то сказал, если на карте воткнуть циркульное острие в кружок с названием «Орел» и потом провести окружность радиусом чуть больше ста километров, то в этом круге, как караси в неводе, окажется добрая половина всех известных русских писателей. В России существуют только еще две подобных Орлу точки — Москва и Пенза. Все остальные российские места сидят в этом отношении на голодном пайке.

Я встретил их в переходе по пути из нового театра. Подземный переход через Тверскую возле книжного магазина «Москва» соединил нас неизбежностью судьбы. Мы одновременно спустились по ступенькам и пошли навстречу друг другу. Время было позднее, переход был пуст и просторен, и четыре человека, идущие встречь меня, очень четко выделялись на белой плитчатой облицовке стены. Что-то знакомое почудилось мне в их силуэтах, в свободной и неторопливой походке. Ну да мало ли что может померещиться ночью после трудного спектакля в театре…

— А ведь это Николай Васильевич Пеньков шагает к нам! — раздался голос одного из четверых, голос настолько знакомый, что я в первый момент не смог его, как говорят юристы, идентифицировать. — Гусары, смирно!

Ну, конечно — Борис Щербаков.

Радостные, с актерской добавкой, голоса мгновенно взорвали устоявшуюся гулкую тишину перехода.

— Колька! Ну, давай поздороваемся.