А может быть, все началось здесь. Первая сцена.

На кровати в одной из комнат большого бетонного здания в Университетском городке лежит Андреа и прислушивается к обеденным звукам. Со звяканьем прибывают контейнеры с калориями, еду доставляют из подвала, с кряхтеньем и смешками, из лифта на кухню, а там ставят на плитки. Голодные руки помогают носить. Андреа обычно стоит в сторонке, делает вид, будто ей все равно, будто никакой опасности нет, пытается равнодушно улыбаться. Берет свой поднос, на котором уже лежит еда, садится.

И тут откуда ни возьмись — Каспер: стоит, ссутулившись, у плиток со скудной пищей. Лицо скрыто длинными, необычайно желтыми волосами. Андреа сидит в маленьком зале рядом с какой-то девицей, еще более стройной, чем она сама, обе ковыряются в тарелках, и Андреа вздыхает, а Та-что-стройнее смеется и болтает, прячет еду в салфетку и роняет на пол, когда никто не видит. Андреа видит. Но она, пожалуй, и есть никто. Каспер садится за пустой столик.

— Новенький, — шепчет Та-что-стройнее, у которой тарелка уже совсем пустая: вполне можно подумать, что она сознательно идет на поправку. Андреа не отвечает. Одним глазом смотрит на вегетарианское рагу, другим — на новенького. «Его зовут Каспер», — продолжает рассказывать Очень Стройная Фокусница, потом выходит из-за стола, берет свою чашку кофе и подсаживается к новенькому с улыбкой до ушей и скороговоркой вежливых фраз. Андреа думает о Лувисе. Как она ни цеплялась в детстве за Лувисину юбку, как ни старалась копировать ее движения, искусству общения так и не научилась.

Андреа косится, ковыряется в тарелке, но прятать еду в салфетку не решается. Не умеет колдовать. Улыбаться непринужденно — и то лишь когда внутри вино, а здесь подают только воду и кофе. Без молока! В вине, кстати, полно пухлых ползучих калорий.

Андреа не встречала никого красивее тебя. С битловской челкой, в узком сером костюме. Влажные пятна под мышками на желтой рубашке. Но их Андреа не видно. Пиджак на четырех пуговицах, закрытый верх. Ты идешь рядом со своим лучшим другом. Его зовут Ян-Улоф, у него челка чуть короче и костюм чуть свободнее, из коричневого вельвета. Он без умолку говорит, нервно посмеиваясь после каждой фразы. В руках у него потрепанный ветром букет. Конечно же, розы. Конечно же, не красные. Только не на первом свидании. На первом розы должны быть светлые или бордовые. Оранжевые — тоже неплохо. Ян-Улоф разбирается в тонкостях этикета. Он готовился, учил язык цветов и вот теперь несет под мышкой кривой букет бордовых роз.

Ты — так называемое прикрытие. У Яна-Улофа свидание, но ты волнуешься больше, чем он. Ты хотел бы сидеть дома и читать «Карлика» Пера Лагерквиста.

[4]

Тебе осталось совсем немного страниц, тебе хочется домой на Бьеркгатан, 64. Ян-Улоф взял отцовский «ситроен», но его оказалось сложно припарковать. Ну когда же вы наконец доберетесь! Пиджак жмет. Ноги чешутся от брюк. Вот бы домой и переодеться во что-нибудь удобное. Ян-Улоф все говорит и говорит.

— Да, она жутко красивая, — говорит он, — она всего лишь пригласила на кофе, но приодеться никогда не помешает, правда?

Он натянуто смеется. Карл роется в карманах и достает пачку сигарет.

— Далеко еще? — Он прикуривает, глубоко затягивается.

Домой к Луковому Медвежонку, к кровати, таблетке и трем фильмам, взятым напрокат. Нелегкие вылазки По Делам, когда Все Смотрят. Андреа думает о кочане капусты, который ждет дома: хорошее слабительное. Нашинковать и есть, пока смотришь фильмы. Белая таблетка, жалюзи, несколько строчек из книги. Андреа представляет себе всю процедуру; все должно идти по плану; нужно быть уверенной даже во сне…

Черт! КАСПЕР! Вот, напротив, прямо у нее на пути! Около здания вокзала. Идет ей навстречу.

— Ой, привет, Андреа, как дела?

— Хорошо, а как у тебя?

— Выписали.

Если спуститься в лифте на самый нижний этаж серого бетонного здания и идти вперед по тусклым и гулким трубам коридоров, то в конце концов придешь к красному дивану в бархатной комнате гадалки. Там пахнет благовониями. Приятно пахнет. Андреа лежит, закрыв глаза. Снова в больнице. В психушке.

— У меня не получилось, — говорит она, — любить себя. А заботиться о том, кого не любишь, — это же просто невозможно.

На Андреа казенная кофта. Казенная одежда подходит ей как никогда. Она хочет ассимилироваться: принять цвет стен, прирасти ногами к полу, получать свою дозу лекарств в пластиковом стаканчике и смотреть телевизор по вечерам. Как и Все Остальные, обитающие там, где пытается обитать Андреа.

— Я сижу и смотрю в окно, — говорит она Эве-Бритт, — и пытаюсь увидеть что-то новое, но меняются только деревья, а я не двигаюсь с места.

— Тебя посещают мысли о самоубийстве? — Эва-Бритт задает этот вопрос точно так же, как и любой другой.

Андреа сидит с коктейлем и «Имованом» (снотворное, от которого ее накрывает) у окна в одном из баров, скажем, Лас-Вегаса — почему бы и нет? Она была замужем минимум пять раз, и у нее огромное количество самых невероятных фамилий, о которых у нее все время спрашивают, и она охотно рассказывает о моряке, о матадоре, об актере, о нобелевском лауреате и о сумасшедшем художнике. Но теперь она сидит одна в баре — скорее всего в Венеции, а может быть, и в Риме, и за окном мир того же цвета, что и тени для век; Андреа не забывает время от времени пригубить зеленый коктейль, проглатывает круглую беленькую и знает, что красива — вдруг кто-нибудь посмотрит на нее? Ребра обтянуты черной материей, лопатки торчат, живот плоский или скорее впавший. Как же завистливы, наверное, взгляды, если кто-нибудь смотрит на нее, если ее видно. Торчащие скулы. Андреа выглядывает в окно, ждет. Она ждет Маддалену.

Они договорились о встрече. Маддалена обещала прийти. Она — причина всех страданий в мире — в мире Андреа. Из-за нее Андреа по меньшей мере пять раз бросали неверные мужья. Она должна была сама их бросить — или лучше вообще не выходить замуж: остаться на темной окраине мира, в темном доме у озера. Но не вышло. Она слишком многого хотела, она была слишком красива, чтобы сидеть в темноте.

Андреа листает журналы: теперь она без зависти смотрит на руки и бедра моделей. Она куда стройнее! Андреа переворачивает страницы, надменно фыркая. Что есть, то есть.

Она думает о Каспере. Что они так и не стали парой и что это хорошо. Что все это было тысячу лет назад, что он, наверное, женат и вполне нормален, пожалуй, без всяких там страстных увлечений. Вполне серый. Как его выцветшие кресла. Его музыка, его пальцы. Он ее больше не трогает. Он — просто образ, воспоминание на задворках сознания. Единственное, что сейчас важно, — это Маддалена. То, что она есть, что она так долго скрывалась и что теперь ей пора показать свою мерзкую рожу и признать свою вину, чтобы Андреа наконец стала свободна.

В сумочке дорогой марки — нож, а еще омолаживающий крем и помада, наводящая улыбку. Рано или поздно должно закончиться плохое и начаться хорошее. «Сейчас самое время», — думает Андреа. Она наконец-то сможет есть пирожные и быть совсем как любая другая: радостно поедать сладости и с завистью разглядывать тела фотомоделей. А в памяти будет изредка всплывать образ скрипача из психиатрического отделения, у которого дома серо-голубые кресла. Во всем виновата Маддалена, и Андреа всего лишь заберет назад украденное. Вернет Лувисе радость. Сделает все правильно и превратит темное в разноцветное. Вот и все.