Книга написана на основе обширного фактического материала. В ней использованы многие неопубликованные документы. Авторы показывают, что на протяжении всей послевоенной истории Вашингтон стремился присоединить к своему политическому курсу младших союзников по НАТО, навязывал им собственную стратегию агрессии, действовал вопреки интересам атлантических партнеров.
Введение
Непременной чертой официальных мероприятий созданного в 1949 году Североатлантического блока — следующих одно за другим заседаний его многочисленных руководящих и рабочих органов — всегда было стремление превознести в итоговых документах, если таковые принимались, роль этой империалистической группировки в международных и внутризападных делах. Исходя из того, что бумага все терпит, и действуя по принципу «самовосхваления», страны-участницы никогда не дожидались доброго слова со стороны — занятие явно бессмысленное, — а сами без ложной, скромности приписывали своему союзу все мыслимые и немыслимые достоинства. В числе таких «достоинств» наряду с «миролюбием», «конструктивностью», «бескорыстием» почетное место неизменно занимали «суверенность» государств НАТО, их «равноправие» и «солидарность».
Потребность в бесконечном повторении, что отношения в Североатлантическом союзе именно такие, а не какие-то иные, возникла и существует, видимо, далеко не случайно. Налицо искусственная бодрость подобных заявлений, очевидное стремление нарисовать в розовых тонах картину внутризападного партнерства, создать у общественности состоящих в блоке государств, скрыв от нее правду, ощущение благополучия в атлантическом семействе, некой сентиментальной идиллии голливудского образца.
Одновременно немало усилий тратится на то, чтобы доказать населению Запада, что «коллективная» политика НАТО, ее практические действия на международной арене отвечают «высшим интересам» всех стран-участниц, что эта политика «разумна и дальновидна». И вновь настойчивая пропаганда собственной непогрешимости призвана закамуфлировать то, что в сознании рядового американца или жителя Западной Европы неизбежно вызвало бы недоумение и протест: присущий США патологический антисоветизм, который абсолютно противоречит нормам «высокой морали», якобы отстаиваемой атлантическими державами; опасную тягу к военному превосходству над миром социализма, столь наглядно проявившуюся в размещении на европейском континенте новых ядерных ракет первого удара и в американских концепциях «звездных войн»; агрессивный характер военной стратегии НАТО, основные положения которой приняты под диктовку Вашингтона; безусловное противоречие между интересами безопасности западноевропейских государств и авантюристическими установками военной политики США; наконец, подлинное отношение к Североатлантическому блоку американских правящих кругов, которые видят в этой группировке не только инструмент «холодной войны» и силового нажима в отношении СССР и в целом стран социализма, но и главный элемент механизма гегемонии Соединенных Штатов в капиталистическом мире.
Все неприглядные стороны и слабости НАТО тщательно маскируются, скрываются от народов, которым, как полагают лидеры блока, и прежде всего Вашингтон, совсем не обязательно знать, что Североатлантический союз чувствует себя крайне неуютно в иной, чем конфронтация, обстановке, что одной из его главных задач и является нагнетание напряженности в Европе, обеспечивающей для НАТО оптимальную жизненную среду. Отсюда первостепенное внимание атлантистов к воспроизводству военного противостояния на континенте, их восторги по поводу, в частности, размещения «першингов» и крылатых ракет, задуманного Вашингтоном и его единомышленниками в западноевропейских столицах, как барьер на пути тех, кто стремится к преодолению конфронтации и к сотрудничеству в Европе, к превращению ее в район прочного мира и стабильности.
Но «победа» приверженцев «ракетного решения» и другие «успехи» НАТО в раскручивании гонки вооружений вызывают отнюдь не ликование, а справедливый гнев и возмущение народов, в том числе широчайших слоев общественности самих атлантических государств. Все большее число людей решительно осуждает руководство США за курс на слом сложившегося между Востоком и Западом военного равновесия. Повсюду в европейских странах да и в самих Соединенных Штатах растет понимание, что дальше по пути конфронтации и гонки вооружений идти слишком рискованно, безрассудно, что совершенный в конце 40-х годов военно-политический раскол Европы является опасным анахронизмом. Официальным атлантическим оптимистам становится все труднее навязывать народам миф, будто мир сохранен благодаря созданию НАТО, приведшему к расколу европейского континента.
Глава первая
Курс на раскол Европы
Церемония в Вашингтоне и речь в Фултоне
Подписание Североатлантического договора 4 апреля 1949 года в Вашингтоне было обставлено торжественно. Министров иностранных дел стран — будущих членов НАТО — лично приветствовал выглядевший весьма импозантно государственный секретарь США Дин Ачесон. Затем дали возможность высказаться премьер-министру и министру иностранных дел Бельгии, министрам иностранных дел Канады, Дании, Франции, Исландии, Италии, Люксембурга, Португалии, Голландии, Норвегии, Великобритании. Речи соответствовали моменту; ораторы клялись в преданности миру, в святом отношении к уставу ООН. О том, что создававшийся пакт подрывал дух Объединенных Наций, будучи направлен прямо против одного из членов-учредителей ООН — Советского Союза, старались вслух не говорить.
Единственный диссонанс общему благолепию прозвучал в речи Шумана. Ярый французский националист и одновременно европеист, сторонник объединения Западной Европы (как мечталось — с Францией во главе), в будущем — один из крестных отцов западноевропейской интеграции, рискнул, хотя бы на словах, отмежеваться от антисоветизма нового союза. Чтобы соблюсти видимость самостоятельности, но одновременно и не слишком разозлить хозяев, французский министр попытался изобразить дело так, будто Североатлантический блок не направлен против Востока, а если направлен, то одновременно и против Германии.
«Множественность возможных рисков требует множественных мер предосторожности. Такой ответ мы дали Германии в 1935 году в ответ на ее протесты по поводу заключения Франко-русского договора, который, как она считала, противоречил Локарнскому пакту, — рассуждал Шуман. — Теперь мы дали такой ответ СССР, с которым мы остаемся связанными оборонным союзом против возможной германской угрозы и обязательством никогда не принимать участия ни в каких враждебных действиях, направленных против него. Мы будем придерживаться наших обязательств неукоснительно. Разве расширяя сеть наших дружеских отношений, как старых, так и новых, мы отказываемся от дружбы, которая не удовлетворяет потребностей нашей безопасности? Разве является угрозой для кого-либо наше стремление застраховать себя от любого риска, когда мы организуем систему общей обороны против угрозы любого нападения, откуда бы она ни исходила?»
Пытаясь сделать хорошую мину при плохой игре, Шуман договорился до очевидной двусмысленности. Если новый военный союз не был направлен против СССР, то против кого же? Против поверженной Германии, которую, как он не мог не осознавать, США и Англия собирались рано или поздно к этому союзу присоединить? (Через четыре дня после подписания договора о создании НАТО было опубликовано сообщение министров иностранных дел США, Англии и Франции о достижении ими договоренности о создании сепаратного западногерманского государства.) Если же новый пакт не был направлен ни против СССР, ни против Германии, то в мире оставалась страна, которая теоретически могла представить угрозу суверенитету Франции. Но именно в столице этой страны происходила церемония подписания нового договора.
Антисоветскую направленность Североатлантического альянса не могли скрыть дипломатические двусмысленности. Она была очевидна всем. Советское правительство в меморандуме от 31 марта 1949 года, разоблачая агрессивную направленность НАТО, подчеркивало, что «Североатлантический договор не имеет ничего общего с целями самообороны государств — участников договора, которым никто не угрожает и на которые никто не собирается нападать. Наоборот, этот договор имеет агрессивный характер и направлен против СССР…»
Вашингтон: опьянение всемогуществом и страх
Этот курс был следствием не только возрождения традиционного, глубоко укоренившегося в американском правящем классе антикоммунизма, наложившегося на иллюзию всемогущества, порожденную монополией на обладание атомным оружием, но и линии на ослабление традиционных соперников в Западной Европе. Если Великобритания пыталась заполнить «вакуум силы» в Греции, то для усилившихся в результате войны Соединенных Штатов таким «вакуумом силы» представлялась вся Западная Европа да и весь несоциалистический мир.
«С разгромом Германии весь континент к западу от России превратился в вакуум силы», — провозглашалось в полуофициальном издании «Соединенные Штаты в мировой политике», подготовленном под эгидой Совета по международным отношениям — главной внешнеполитической организации правящего класса США. А выгоды от этого обстоятельства были для правящих кругов США самоочевидны. «Ради нас самих, ради мировой цивилизации мы должны предпринять максимум усилий, чтобы помочь заполнить… моральный, политический и экономический вакуум, созданный в Европе», — заявлял один из наиболее влиятельных в 40-е годы в Вашингтоне публицистов и историков Чемберлин. Ему вторил в книге «Цена власти», вышедшей в конце 1945 года и в наиболее развернутой форме разработавшей план навязывания миру американской гегемонии, известный журналист Хенсон Болдуин. Ослепленный небывалыми возможностями, открывшимися перед Америкой, он вещал: «Сегодня мы — нация-банкир, нация-кредитор, нация-экспортер, великая морская и воздушная держава, центр мировых коммуникаций. Если Рим был в свое время центром существовавшего тогда мира, то в еще большей степени Вашингтон является центром западного мира в XX веке».
Но на пути к американской гегемонии во всей Европе и соответственно во всем мире стояли два препятствия — Советский Союз с его мощью и огромным престижем и левые силы в Европе. Опьянение всемогуществом сочеталось у вашингтонских лидеров не только с ненавистью к СССР, но и с прямо-таки патологическим страхом перед ростом популярности левых сил и идей в Европе. Этот рост был результатом признания в европейских странах заслуг коммунистов, других левых организаций и партий, вынесших на своих плечах основное бремя антифашистской борьбы. На коммунистах Западной Европы лежал к тому же отсвет великих побед Советского Союза, внесшего ключевой вклад в победу над германским фашизмом. Сила социалистических идей и левых партий проистекала и из того, что в оккупированных странах подавляющая часть буржуазии сотрудничала с фашистскими оккупантами и полностью себя скомпрометировала.
Известный французский буржуазный историк А. Гроссер отмечал, что лидеров американского монополистического капитала беспокоило широкое признание в Европе того, что «коллаборационисты… представляли социальные силы, аналогичные тем, которые управляли американским, но не советским обществом». Даже генерал де Голль не мог скрыть своего презрительного отношения к лидерам класса, интересы которого он защищал. Принимая вскоре после возвращения в освобожденную Францию приехавшую навестить его группу видных французских промышленников, он заметил: «Что-то я не видел вас в Лондоне, господа». И добавил: «Что ж, хорошо, что вы по крайней мере не в тюрьме». Ведь подавляющая часть крупной буржуазии поддерживала вишистское правительство, сидевшее к тому времени за решеткой.
Во Франции после второй мировой войны коммунистическая партия из года в год была лидером по числу отданных за нее голосов, а министры-коммунисты занимали важные правительственные посты. Социалисты были второй по популярности партией. Похожая ситуация существовала в Италии. Сдвиг влево в Западной Европе был повсеместным.
Курс на конфронтацию взят
Таким образом, после окончания второй мировой войны Вашингтон оказался в двойственном положении. Черные страхи перед усилившимися левыми в Западной Европе отравляли розовые мечты об «американском веке». Западная Европа была ослаблена, ее правые лидеры готовы были отдать себя под руку заокеанского капитализма, по одновременно были сильны и даже росли антикапиталистические силы, был высок престиж Советского Союза. Настроения в самой Америке, в американской армии не позволяли Белому дому перейти на рельсы конфронтации, открытого военного давления на СССР и на левые силы в Западной Европе.
Но курс на конфронтацию был взят, хотя пока и не открыто. Его цели были очевидны: подорвать позиции левых сил и укрепить позиции классовых союзников Вашингтона в Западной Европе; расколоть Европу, сделать западную ее часть зависимой от США, придатком американской глобальной стратегии. Последняя же ориентировалась в первую очередь на то, чтобы отбросить социализм, а в идеале — разгромить СССР и уничтожить его как силу, стоящую на пути полной американской гегемонии на мировой арене.
Ключевую роль в замыслах Вашингтона играло стремление расколоть Европу, не допустить создания в ней какой-либо системы коллективной безопасности или того, чтобы усиление западноевропейских стран позволило бы ей в перспективе играть независимую от Вашингтона роль в мировой политике. Так, например, в одном из секретных документов американского Комитета начальников штабов, датированном И декабря 1947 года, выражалось откровенное опасение, что даже Великобритания, наиболее последовательный союзник США на континенте, исходя из необходимости мира для экономического возрождения, уязвимости в случае войны, а также учитывая возможные колебания американской политики, может выбрать для себя «какой-либо вариант ее традиционной роли «балансира» в политике баланса сил, на этот раз — в качестве посредника на глобальном уровне между СССР и США».
Новые лидеры, пришедшие к власти в США после смерти президента Ф. Рузвельта, обратили пристальное внимание на заявление лейбористской партии, победившей консерваторов на парламентских выборах в стране в 1945 году: «Мы должны укреплять в мирное время великую, рожденную войной ассоциацию с США и СССР. Нельзя забывать того, что в годы, предшествовавшие войне, тори столь сильно страшились России, что они упустили возможность установления партнерства, которое вполне могло бы предотвратить войну». Страшили Вашингтон и чрезвычайно широко распространенные в 40-е годы в Западной Европе, в том числе в буржуазных партиях, идеи о том, что она должна стать «третьей силой», независимой как от США, так и от СССР.
Новая линия американского руководства начала проявляться уже в Потсдаме, но развязывание Вашингтоном полномасштабной «холодной войны» стоит, наверное, датировать 25 января 1946 года. В этот день Трумэн сделал шаг, который он сам назвал «началом новой линии» в политике США в отношении СССР. Президент послал меморандум государственному секретарю Бирнсу с приказом «не идти в дальнейшем на компромиссы» с СССР. В мае одобрением администрацией США доклада генерала Клея, заместителя американского военного губернатора в Германии, был взят курс на раскол Германии, завершившийся через три года созданием западногерманского государства.
Вновь «красная угроза»
Важнейшим проявлением курса на конфронтацию с СССР стало раскручивание мифа о «советской военной угрозе». Уже в июне 1946 года будущий госсекретарь США Джон Даллес опубликовал в журнале «Лайф», одном из самых популярных американских периодических изданий того времени, пространную статью, носившую программный характер: «Мысли о советской внешней политике и связанных с этим действиях». Затем статья была издана брошюрой, широко распространявшейся в Западной Европе. СССР, заявлял Даллес, «угрожает миру и безопасности» повсюду.
Началась крикливая кампания о «175 (200, 215) советских дивизиях, готовящихся к броску на Запад», на страницах буржуазной печати появился страшный русский медведь с красноармейской звездой. «Постоянный мир не может быть обеспечен, пока Азия стоит на Эльбе», — пугал западноевропейцев и американцев Черчилль. Между тем, раздувая кампанию об «угрозе» со стороны СССР, Вашингтон и союзные с ним силы в Западной Европе не могли не отдавать себе отчета в том, что реально такой угрозы не существовало.
В Вашингтоне знали, что СССР резко сокращает численность армии: с 1945 по 1948 год она была сокращена вчетверо — с 11 млн. 365 тыс. по 2 млн. 874 тыс. человек. Прекрасно известны были и советские предложения — о выводе членами ООН войск с территории других членов Объединенных Наций; о всеобщем сокращении вооружений; о запрещении атомного оружия. В Вашингтоне понимали, что СССР хочет мира, нуждается в мире, но признавали это лишь в меморандумах для внутреннего пользования с грифами «секретно» или «совершенно секретно». В одном из таких документов, озаглавленном «Обзор международной ситуации», распространенном среди высшего американского руководства 6 ноября 1947 года, недвусмысленно признавалось отсутствие у СССР агрессивных замыслов: «Советский Союз не хочет и не ожидает войны с нами в обозримом будущем». В меморандуме Совета национальной безопасности № 20/4, утвержденном президентом Трумэном в ноябре 1948 года и являвшемся официальной директивой, на основе которой формировалась американская внешняя политика до 1950 года, эта мысль была выражена столь же прямо: «Нынешние оценки указывают, что Советский Союз, по-видимому, не замышляет намеренного начала военных действий».
«Советский коммунизм, — писал через несколько лет Джон Даллес, — избегает всего того, что похоже на войну одного народа против другого… Большинство осведомленных лиц склонно считать, что не существует непосредственной угрозы вторжения Красной Армии из России в Западную Европу или в Азию для ведения агрессивной войны». Это признание было сделано в книге «Война или мир», вышедшей в условиях, когда Европа была уже расколота, были созданы НАТО и вся военно-политическая структура, ставившая западноевропейские страны в зависимость от США. Теперь Даллес мог позволить себе пооткровенничать, хотя такие откровения прямо подтверждали лживость мифа о «красной угрозе».
Но кампания о «советской угрозе» продолжалась, меняя направления в зависимости от потребностей тех, кто ее раскручивал. «Советские дивизии, изготовившиеся к прыжку на Запад», присутствуют в этой кампании постоянно, выходя на первый план и «увеличиваясь в размере», когда США особенно настойчиво требуют от своих союзников увеличения расходов на обычные вооружения. Так было, в частности, в 1951 году, когда Вашингтон готовил лиссабонскую сессию Совета НАТО, принявшую в 1952 году программу резкого увеличения числа боеспособных дивизий НАТО, и пытался настоять на ее полномасштабном претворении в жизнь. Так было во второй половине 70-х годов, когда готовилась и была принята в 1978 году долгосрочная программа перевооружения сил общего назначения НАТО. Так происходит сейчас, когда Пентагон и его агенты в натовских штабах пытаются навязать Западной Европе закупку обычных вооружений нового поколения с особо мощным поражающим эффектом.
«Доктрина Трумэна»
Антикоммунизм и антисоветизм стратегии Вашингтона для Европы слились воедино в «доктрине Трумэна», провозглашенной президентом США 12 марта 1947 года. Американское руководство перешло к планомерной долгосрочной стратегии раскола Европы, захвата контроля над ее несоциалистической частью, объявления для нее новой «доктрины Монро».
Полутора месяцами раньше Трумэн получил послание от британского премьера-лейбориста Эттли, который сообщал, что Великобритания уходит из Греции, и просил США заместить ее в этой стране.
Вашингтон ухватился за представившуюся возможность, хотя еще недавно его официальные представители, реагируя на возмущение общественности США карательными операциями британских войск — «новым колониализмом Англии», критиковали действия Лондона. Трумэн объявил о предоставлении Греции займа в 400 млн. долларов, по большей части на военные цели, и об отправке туда американских советников.
Речь шла не только о том, чтобы дать показательный бой коммунизму, запугать прогрессивные силы в других странах. «Доктрина Трумэна» в ее применении в Греции и Турции являла собой в миниатюре картину того, во что Вашингтон хотел превратить всю Западную Европу. Во-первых, в предмостное укрепление для борьбы против СССР и стран социализма и, во-вторых, в рынок для приложения американского капитала. «Мы выбрали Турцию и Грецию, — писал 1 апреля 1947 года в газете «Нью-Йорк геральд трибюн» известный американский обозреватель Липпман, — не потому, что они особенно нуждаются в помощи, и не потому, что они являются блестящими образцами демократии, а потому, что они представляют собой стратегические ворота, ведущие в Черное море, к сердцу Советского Союза». Еще быстрее понял другой, экономический смысл «доктрины Трумэна» деловой мир. Уже через неделю после ее провозглашения «Бизнес уик», наиболее популярный в нем журнал, писал: «Ныне частный предприниматель вряд ли может рисковать и строить в Греции предприятия. Но как только американское правительство возьмет на себя ответственность по установлению и поддержанию порядка в регионе, за ним неизбежно последует частный бизнес — сначала для обслуживания военного персонала и гражданских лиц, которые будут заниматься распределением поступающих займов; затем, когда порядок будет восстановлен, для того, чтобы найти новые рынки среди местного населения… В любой стране, в которой будут размещены американские специалисты, индустриализация пойдет скорее всего по американскому пути».
Через двадцать лет, в 1967 году, когда в Греции вновь усилились левые силы и американским инвестициям стала угрожать национализация, ЦРУ и фашистствующие полковники, прошедшие с 1947 года заокеанскую «школу», совершили переворот. Главный застенок, где пытали демократов, находился в квартале от американского посольства и напротив памятника президенту Трумэну, зримо напоминавшего, что американское правительство является гарантом капиталистического статус-кво в стране.
