В центре Москвы, в совсем не приметной снизу башенке одной из «сталинских» высоток, обосновалась редакция газеты «Книжная правда». Когда-то здесь находилась маленькая домовая библиотека с открытой террасой, на которой в летнее время можно было посидеть в кресле с книгой или журналом, а то и просто постоять у каменной балюстрады, обозревая красоту столицы с высоты птичьего полёта.

Но вот однажды библиотеку закрыли на ремонт, а потом случилась война, а потом, после войны, было столько забот и хлопот, что дверь осталась заколоченной ещё на многие годы. К тому же старые хозяйственные книги во время войны затерялись, а в новых библиотека вообще не числилась.

В семидесятые годы очередной управдом ушёл на пенсию, а к новому от жильцов посыпались заявки – по поводу замены протекающих труб, ремонта лестниц и квартир. И его совсем не радовала перспектива делать ремонт в старой заброшенной библиотеке.

Однажды он всё-таки позвал рабочих и вскрыл ведущую в башенку дверь. Поморщился, смахнул с лица паутину, чихнул и… чтобы не усложнять себе жизнь, велел рабочим заложить проём кирпичом. После того как лестницу заново отштукатурили и покрасили, вообще никаких следов существования двери не осталось.

А последний жилец, который ещё помнил о библиотеке и особенно о приятных часах, проведённых им на уютной террасе, поел однажды ядовитых грибов, да и помер.

Той же ночью в заброшенной и забытой людьми библиотеке закипела работа. Большие учёные жабы в клеёнчатых фартуках штукатурили и белили потолки. Крысы в оранжевых комбинезонах циклевали и покрывали лаком паркет. Бобры плотничали на книжных стеллажах. Сверчки отчищали специальными щёточками книги и журналы от пыли, а где требовалось, подшивали переплёт и подклеивали страницы. Улитки вычистили и вымыли до блеска оконные стёкла. Стаи летучих мышей притащили откуда-то на сотнях ниточек кожаный диван, столы и несколько кресел.

Необъятный письменный стол с бронзовыми чернильницами и мраморным пресс-папье бобры основательно подновили, а четыре важные цапли заново перетянули столешницу зелёным сукном. После этого над высокой спинкой кресла на стене возникла солидная медная табличка:

Закончив обустройство, работники разбежались. Стало темно, пусто и тихо.

Был конец марта, на улицах гремела капель, солнышко начинало понемногу припекать. Сегодня Танюшка, ученица первого класса, особенно торопилась домой из школы. Не болтала с подругами, не глазела на витрины и даже утерпела, чтобы не наподдать подкатившийся прямо к её ногам мяч.

Конечно! До глупостей ли было ей сегодня, когда случилось то, чего все так долго ожидали: у кошки Мурки под утро родилось трое замечательных котят! Сама Танюшка видела их только мельком: беленькие слепые комочки шевелились на дне корзины, а обалдевшая от такого счастья Мурка, которую теперь хотелось называть как-нибудь поуважительнее, облизывала их огромным шершавым языком.

Прибежав домой, Танюшка наконец рассмотрела котят хорошенько. Два были совершенно белые, а один тоже белый, но с чёрными тапочками на лапках, чёрненькими ушками и чёрненьким концом хвостика.

– Это мой! Это мой! – закричала Танюшка и прижала его к груди.

Мурка заволновалась, котёнок тоненько пискнул, а бабушка сказала:

В один из таких дней Мастодонт Сидорович Буквоедов вызвал к себе Мурзилку и его помощников.

– Товарищи репортёры, – сказал он с необычайной серьёзностью, – приготовьтесь к выполнению первого ответственного задания.

Репортёры стояли на ковровой дорожке в кабинете главного редактора. А поскольку они были очень маленькие, дорожка казалась им широкой, словно Красная площадь. Громаду письменного стола и голову Буквоедова за ней – соответственно можно было сравнить с мавзолеем, стеной и башней Кремля.

Мурзилка вынул блокнот и карандаш. Шустрик начал слегка потрескивать и мигать оранжевой лампочкой, что означало радостное волнение. Мямлик хлопнул пузырь и начал переминаться с ноги на ногу.

– На улице Загородной, – редактор перешёл к сути дела, – у девочки пропал котёнок. Сам беленький, а лапки, ушки и хвостик – чёрненькие. Девочка уже неделю плачет, не встаёт с постели и совсем ничего не ест.

Как только нелепое недоразумение с Мямликом благополучно разрешилось, волшебные человечки сложили и спрятали два доставивших их на землю парашюта (каждый был величиной с обыкновенный носовой платок).

– Вон её окно, на первом этаже, – показал Мурзилка, сверившись со своей записной книжкой. – Прежде всего нам нужно поговорить с этой девочкой. Но взрослые не должны нас видеть. Надо залезть к ней в комнату через форточку.

Мямлик вразвалочку подошёл к стене дома, приплюснулся животом, руками, ногами и неторопливо полез вверх, словно улитка.

– Он к любой поверхности присасывается, – сказал Шустрик. – Ещё и не отдерёшь.

Мямлик выбрался на жестяной подоконник, прополз вверх по стеклу и исчез в комнате. Вскоре из форточки спустился тросик от игрушечного подъёмного крана. Нахваливая Мямлика за сообразительность, Мурзилка и Шустрик уцепились за крюк и поехали вверх.

Приближался Новый год. Это было понятно по радостному оживлению на улицах, по запаху мандаринов и устроенным повсюду ёлочным базарам. В квартире, где жили Даша и Андрейка, ёлка уже стояла – хорошая, хотя и искусственная: с трёх шагов совсем не отличить от настоящей. Вот уже минут десять Даша смотрела на неё, прикидывая, что ещё можно ещё на неё повесить, чтобы было красиво. В картонном ящике оставалось довольно много игрушек – старых и новых. Попадались даже совсем старинные, которые ещё их пра-пра-пра-бабушки вешали на свои ёлки. И уж, конечно, те ёлки были не синтетические, а настоящие, из леса…

Даша стала разворачивать игрушки и вешать их на свободные ветки. А когда свободных веток уже не осталось и пара новых шаров была расколочена, оказалось, что игрушек в коробке осталось ещё никак не меньше половины.

И она сказала:

– Нет, это совсем не то.

Она сняла всё, что повесила, и ещё минут пять сосредоточенно думала.

Вскоре дети очутились на улице, и в потайном кармашке шерстяных рейтузов у Даши лежала сложенная три раза новенькая бумажка с цифрой «50» и знаком €. Погода стояла для праздника самая подходящая: лёгкий морозец пощипывал носы и щёки, редкие снежинки летали мотыльками в прозрачном воздухе и покрывали асфальт пушистым ковром. Прохожие несли в руках свёртки, в их лицах угадывалось праздничное волнение. Из витрин магазинов, в калейдоскопе разноцветных лампочек, на детей приветливо смотрели кукольные Деды Морозы и Снегурочки.

Обойдя свой дом, Даша и Андрейка повернули во двор и устремились к ёлочному базару.

Очередь была небольшая, но двигалась медленно, потому что покупатели выбирали долго и придирчиво. В общей зелёной массе все ёлки казались красивыми, но едва какую-нибудь из них вытаскивали и слегка ударяли стволом о землю, чтобы она расправилась, как тут же выяснялось, что не такая она густая и не такая красивая, а то и вовсе лысая наполовину.

Даше сделалось жалко этих ёлочек, которым не дали вырасти, а теперь ещё и брать не хотят.

– Папа правильно говорит, что ёлки нельзя рубить, – прошептала она. – Не хочу больше здесь ничего…

Пассажиров в вагоне было немного. Дети смотрели на проплывающие мимо кусты и сараи, терпеливо дожидаясь, когда за окном появится настоящий лес. Билеты в этот раз никто не проверял.

Наконец за окном сплошной стеной пошёл хвойный лес. Даша и Андрейка побежали в тамбур и, дождавшись остановки, вышли на перрон.

Остановка называлась «36-й километр». Ни одной даже самой захудалой постройки, даже билетной кассы поблизости не наблюдалось. Совершенно было непонятно, для чего существует эта станция.

Дети приблизились к концу платформы, спустились по железной лесенке, перешли рельсы и оказались на небольшой утоптанной площадке. От этой площадки в лес уходила глубокая, хорошо накатанная лыжня. Теперь всякий бы догадался, что остановка существует специально для тех, кто катается на лыжах.

Не долго думая, оба встали ботинками на лыжню и, расставляя ноги несколько шире, чем хотелось, бодро зашагали в лес.

Редактору газеты Буквоедову мешали сосредоточиться. Не раз он уже выходил за дверь, делая строгое лицо, и становилось тихо. Но едва только он возвращался в кабинет, галдёж, смех, крики и топот книжных человечков за стеной исправно возобновлялись.

А между тем Мастодонт Сидорович получил чрезвычайно встревожившее его сообщение, которое по волшебному телеграфу настучал ему из леса знакомый дятел.

Точки и тире на бумажной ленте в переводе с азбуки Морзе на обыкновенный язык означали буквально следующее:

А в это время на краю замёрзшего болота, неподалёку от того места, где заблудились Даша и Андрейка, из дупла вылезла лесная кикимора.

С виду это была довольно несимпатичная старушенция с длинным остреньким носом, которым она водила из стороны в сторону, будто принюхиваясь, и с маленькими колючими глазками. Одета была кикимора в похожие на рыболовные сети кружева, которые она плела из сухих водорослей, скрепляла в семь слоёв и утепляла ватой. На ногах были накручены лапти, на голове красовался лист лопуха, заменявший шляпку.

Кикимора выскочила из дупла и запрыгала-заохала, согреваясь. Быстро, словно кошка, залезла на сосну, на самую верхушку, и огляделась. Спустилась вниз, призадумалась.

Тут у неё под ногами снег зашевелился, лёд хрустнул, и в сторону отвалился большой трухлявый пень с торчащими во все стороны корнями. Из заброшенной медвежьей берлоги вместе с облаком пара выбрался на снег леший – дядька, весь поросший зеленоватым волосом. Леший кутался в облезлую самодельную шубу, на нём были самодельные меховые сапоги и шапка. Чем-то он напоминал Робинзона Крузо, как если бы тот приснился своему другу Пятнице в кошмарном сне.

Кряхтя и ругаясь, леший прикрыл дыру пнём, чтобы тепло не выходило, и, взявшись лохматой рукой за поясницу, остался стоять в скрюченном положении.