Люк Скайуокер стоял твердо и прямо перед собранием джедаев, лицо его было невозмутимо и крепче дюрастали. Положение его плеч, его точные движения, вес и тембр каждого произнесенного слова — все убеждало в его уверенности и контроле.

Но Энакин знал, что это неправда. Гнев и страх наполняли зал, словно давление в сотню атмосфер, и под этим весом что-то в мастере Скайуокере согнулось. Это ощущалось как крушение надежд. Энакин подумал, что это худшее, что он когда-либо чувствовал, а за свои шестнадцать лет он чувствовал много чего плохого.

Ощущение было недолгим. Ничего не сломалось, только согнулось и в любом случае было выпрямлено, и мастер Скайуокер снова был так же силен и уверен в Силе, как и казалось. Энакин не думал, что кто-то еще заметил это.

Но он заметил. Незыблимое поколебалось. Это было что-то, чего Энакину никогда не забыть, еще одна из множества вещей, которые казались ему вечными, внезапно исчезла, еще один спидер уехал у него из-под ног, оставив его лежать на заднице, недоумевая, что же произошло. Неужели он до сих пор не научился?

Он заставил себя сосредоточить свои голубые, как лед, глаза на мастере Скайуокере, на этом близком, загрубевшем от возраста и шрамов лице. За его спиной, за огромным транспаристиловым окном, протекал нескончаемый день и жизнь Корусканта.

Люк Скайуокер опустился в кресло в своем кабинете, откинул со лба волосы и уставился в ночь, или в то, что заменяло ее на Корусканте — сотни оттенков ночного свечения, мерцающие трассы аэрокаров и транспортов, сияющие гирлянды, устремленные к невидимым звездам. Сколько тысячелетий прошло с тех пор, как кто-либо видел звезду в ночном небе этого городамира?

На Татуине звезды были настойчивыми, они сверкали, обещая надежду пареньку, который хотел от жизни больше, чем быть фермером — сборщиком влаги. Они были всем, и стремление к ним стало началом всего, чего Люк добился. Сейчас, в центре галактики, за спасение которой он столько боролся, он не мог даже видеть их.

Что-то вплыло в Силе, чьи-то ожидающие объятия. Ожидающие разрешения.

— Заходи, Мара, — сказал он, вставая.

— Сиди, — ответила жена. — Я присоединюсь к тебе.

Когда звезды рванулись обратно в нормальное состояние, Энакин положил свой XJ-иксокрыл в ленивый дрейф и обесточил все, кроме сенсоров и систем минимального жизнеобеспечения. В обычных условиях он не был бы столь осторожен; в конце концов, нужно следить за появлением гиперпространственной ряби от входящего в систему иксокрыла, чтобы обнаружить его. Но Энакин нутром чуял, что вполне мог найтись кто-то, кто бы этим и занимался.

Вращение и рысканье, которые он придал иксокрылу, не были случайными, но рассчитаны были так, чтобы дать приборам полный отчет об окружающем пространстве в как можно меньшее время. Пока сенсоры делали свое дело, Энакин потянулся наружу с помощью чувства, которому доверял больше всего — Силы.

Планета Явин заполняла большую часть поля зрения, ее обширные оранжевые океаны газа кипели, образуя фрактальные, изменчивые рисунки. Этим знакомым ликом были отмечены дни и ночи большей части его детства. Праксеум — академия джедаев дяди Люка — располагался на Явине 4, луне газового гиганта. Энакин помнил, как смотрел на Явин в ночном небе, на колоссальное видение планеты, грезя о том, что могло там быть, бросая свою растущую Силу на ее исследование.

Он обнаружил облака метана и аммиаака, более глубокие, чем океаны, водород, настолько сжатый давлением, что превратился в металл, жизнь, раздавленную до толщины бумаги, но все же благоденствующую, циклоны тяжелее свинца, но более быстрые, чем ветры в любом из миров, населенных людьми. И кристаллы, сверкающие самоцветы, подхваченные этими титаническими ветрами, что кружаться в древнем танце, ловя весь свет, который они могли найти в верхних, более тонких, слоях атмосферы, и заточая его в своих молекулах.

Ничего этого Энакин, конечно, глазами не видел — ночами, с помощью Силы он ощущал это и, роясь в библиотеке, постепенно постигал.

— Она сожжет тебя, Энакин, — мрачно произнес приятный и хорошо знакомый скрипучий голос Икрита.

Энакин оторвался от своей работы и поднял глаза на интерком. Он и старый джедай находились в месте, которое было когда-то командным центром, в те времена, когда Великий Храм был повстанческой базой. Большей части военного оборудования уже не было, но кое-что осталось — различные системы связи, включая интерком, который передавал информацию по всему храму и его окрестностям.

— Мастер?

— Твоя злость. Ты превратил себя в сосуд, в котором держишь ее, но однажды сам тигель расплавится от жара. Тогда ты сгоришь, и вместе с тобой сгорят другие. Много других, может статься.

Энакин вставил чип с модифицированными данными на место и выпрямился.

Энакин прикоснулся к Тахирай с помощью Силы, и на мгновение ощутил стену — столь же прочную, как камень храма. Тогда она потянулась навстречу, и они обнялись так, словно никогда не были раздельно, так крепко, что это почти испугало его. Они падали будто в акробатическом танце, Энакин использовал Силу, чтобы замедлять падение Тахирай, а она — чтобы замедлять его падение, и так они вращались вокруг невидимой оси, как двое детей, которые, взявшись за руки и отклонившись назад, кружатся на месте. Если один отпустит руки, другой, потеряв управление, полетит вверх тормашками.

Старая игра, которую они изобрели давным-давно.

Энакин заметил, что вместе с ними падает что-то еще — парочка гранат. Он отправил их со свистом обратно — вверх по шахте и через дыру, которую проделал.

Два юных джедая легко, словно перышки, приземлились на крышу турболифта.

— Вау! — сказала Тахирай. — Как давно мы такого не делали. Это было ужасно. А как ты расправился с гранатами — прямо искусствоl