Поиски прекратили через сто двадцать один день. Береговая охрана дала отбой уже через три недели, но предполагаемая вдова наняла частных спасателей, чтоб прочесали Тихий океан — если не весь, то сколько возможно. Когда надежда иссякла, стали готовиться к похоронам. О них уже трубили газеты.

Собственно некролог не появился. Был очерк, обрисовавший жизненные вехи пропавшей персоны, а также ее многочисленные достижения, профессиональные и личностные. Треть публикации занимали отклики: агента, редактора критиков и коллег. Все сходились в том, что Уильям де Валле мастер своего дела и весь мир понес невосполнимую утрату. Кто-то сказал, что лишь со временем, когда уляжется первое потрясение, общество осознает весь масштаб постигшей его трагедии.

Пфефферкорн раздраженно отшвырнул газету и вновь принялся за утренние кукурузные хлопья. Никто не поинтересовался его мнением, что сильно задело. Он знал Билла дольше, чем кто-либо, включая вдову. В статье ее не поминали — она отказалась от комментариев. Бедная Карлотта, подумал Пфефферкорн. Может, позвонить ей?.. Нет, неудобно. Когда случилось несчастье, он ни разу ей не звонил. Хоть шансы найти Билла живым были невелики, Пфефферкорн не хотел соваться с преждевременным сочувствием, вроде как подтверждавшим самое худшее. Теперь вот худшее свершилось и его благонамеренное молчание выглядело бездушной черствостью. Он допустил промах, и сейчас ему было неловко. Уже не первый раз. И, видимо, не последний.

Наутро уже другие истории заняли первые полосы газет. Проглядев сообщения о звездном разводе, аресте спортсмена и открытии крупного газового месторождения у берегов Западной Злабии, Пфефферкорн нашел нужную заметку на четвертой странице. Поминальная служба по Уильяму де Валле, известному автору более чем тридцати мировых бестселлеров, состоится на лос-анджелесском кладбище, что обслуживало в основном знаменитостей. Церемония закрытая, вход по приглашениям. Пфефферкорна вновь замутило. Так типично для газетчиков — имитировать уважение к личности и вместе с тем бесцеремонно вторгаться в частную жизнь. Он покинул кухню и пошел одеваться.

В маленьком колледже на Восточном побережье Пфефферкорн преподавал литературное творчество. Давным-давно он опубликовал свой единственный роман «Тень колосса». В нем рассказывалось о мучительном противостоянии юноши деспотичному отцу, не понимавшему сыновних попыток отыскать смысл в искусстве. Прообразом деспота стал собственный отец Пфефферкорна, малограмотный торговец пылесосами, ныне покойный. Книгу сдержанно похвалили, но продавалась она плохо. С тех пор Пфефферкорн больше ничего не издал.

Время от времени он звонил литагенту и пересказывал свою очередную пробу.

— По-моему, просто

изумительно, —

каждый раз говорил агент. — Присылайте, лады?

Пфефферкорн послушно отправлял черновик и ждал ответа. Потом, изведенный ожиданием, вновь хватал телефонную трубку.

Вскоре поступило приглашение на похороны. Отложив прочую корреспонденцию, Пфефферкорн взял в руки увесистый черный конверт из красивой дорогой бумаги, но медлил вскрыть. Повернул обратной стороной: на клапане серебром оттиснут фамильный герб де Валле. Пфефферкорн фыркнул. Где это Билл поднабрался подобной чепухи? Наверное, идея Карлотты. Ее всегда тянуло к театральности.

Из открытки-приглашения поднялась картонная фигурка: жизнерадостный Билл в матросском наряде и капитанской фуражке готовится выйти в море; крупное лицо его, обросшее седой щетиной, разъехалось в широкой ухмылке. Этакий постаревший Хемингуэй. Пфефферкорн давно — страшно подумать, насколько давно — не навещал чету де Валле, но помнил их яхту, какую обычно видишь на обложке пухлого глянцевого журнала. Вероятно, ее уже сменили на более роскошную модель, представить которую недостало воображения.

Панихида намечалась через три недели. Без посторонних. Приглашенных просили не затягивать с ответом.

Три недели показались долгим сроком. Затем Пфефферкорн вспомнил, что тела нет, потому угроза тлена никого не подгоняла. Неужто Карлотта хочет закопать пустой гроб? Он отогнал эту гадкую мысль.

Вопрос ехать или нет не возникал, однако Пфефферкорн провел небольшую калькуляцию. На дорогу, гостиницу и новый костюм (из старых ничего не сгодится) уйдет свыше тысячи долларов, что совсем необременительно для большинства друзей Билла, голливудских типов, которым всего-то проехать пару миль по шоссе. Но он получает нищенское жалованье, и чертовски досадно угрохать месячный заработок на дань уважения. Да, рассуждение эгоистичное, но что поделаешь. Ему вот не под силу вообразить новую яхту де Валле, а богачке Карлотте невдомек, что бросок через всю страну может серьезно подорвать его бюджет. Заполнив ответную карточку, Пфефферкорн положил ее в приложенный конвертик и, облизав клапан, припомнил высказывание Оруэлла — дескать, ему, писателю, никогда не понять, каково быть неграмотным. Интересно, нельзя ли из этого состряпать роман? — подумал Пфефферкорн.

Вечером позвонила дочь. Она видела теленовости и хотела выразить соболезнование.

— Ты поедешь? Похоже, все будет очень пафосно.

Пфефферкорн ответил, что понятия не имеет, насколько пафосно все будет.

— Ну, папа. Ты же понял.

В трубке Пфефферкорн расслышал мужской голос.

Пол скомкал свой монолог о достоинствах ежегодной ренты и, извинившись, отбыл в туалет.

— Я так рада нашей встрече, — сказала дочь.

— Я тоже, — ответил Пфефферкорн.

В ресторанах он не обедал и впредь не собирался. Начать с того, что здесь похабно высокие цены, несоизмеримые с величиной порций. Пфефферкорн долго изучал меню, тщетно выискивая блюдо без загадочных ингредиентов. Потом смутил дочь тем, что устроил официанту допрос об особенностях какой-то рыбы. С объяснениями влез Пол: мол, с недавних пор эта рыба весьма популярна благодаря своей жизнестойкости. Пфефферкорн заказал стейк из вырезки. Подали нечто в форме ленты Мёбиуса.

— Что хороню в здешних десертах, — сказала дочь, — они не сладкие.