Растоптанные цветы зла. Моя теория литературы

Климова Маруся

Маруся Климова – автор нескольких прозаических книг, которые до самого последнего времени издавались крайне ограниченными тиражами и закрепили за ней устойчивую репутацию маргиналки, ницшеанки и декадентки. Редактор контркультурного журнала «Дантес». Президент Российского Общества Друзей Л.-Ф. Селина. Широко известны ее переводы французских радикалов: Луи-Фердинанда Селина, Жана Жене, Моник Виттиг, Пьера Гийота и других. В 2006-м году Маруся Климова была удостоена французского Ордена литературы и искусства.

«Моя теория литературы» по форме и по содержанию продолжает «Мою историю русской литературы», которая вызвала настоящую бурю в читательской среде. В своей новой книге Маруся Климова окончательно разрушает границы, отделяющие литературоведение от художественного творчества, и бросает вызов общепринятым представлениям об искусстве и жизни.

Глава первая

Девяностые годы: история слов

В начале было слово, и это слово было… «бесы»! Насколько я помню, именно этим словом на заре девяностых лишившиеся власти коммунисты пытались всячески уязвить либералов-реформаторов, а те, в свою очередь, обзывали им коммунистов. Коммунисты усматривали в действиях либералов, разваливших СССР, некое сходство с революционерами, разрушившими Российскую империю, а либералы, соответственно, видели в коммунистах прямых наследников этих революционеров. Впрочем, если уж быть предельно точным, то слово «бесы» вошло в широкий обиход чуть раньше, еще в конце восьмидесятых, правда, тогда оно перескакивало от либерально настроенных членов КПСС, прозванных позднее «прорабами Перестройки», к ее консервативному крылу, и уже только потом пошло дальше по кругу. Но в любом случае, девяностые в России начались именно с этого слова! Короче говоря, слово «бесы» перебрасывалось из одного политического лагеря в противоположный, будто резиновый мячик в игре под названием «горячий мяч», участники которой – как правило, маленькие мальчики и девочки в коротких юбочках и штанишках – не могут подолгу задерживать его в руках, чтобы «не обжечься».

Вряд ли есть необходимость уточнять, что это обидное слово попало в политический жаргон вовсе не из церковного словаря, а из романа Достоевского. Достоевский же, в свою очередь, тоже почерпнул его вовсе не из Библии, а из известного стихотворения Пушкина, о чем красноречиво свидетельствует эпиграф его романа: «Хоть убей, следа не видно, // Сбились мы, что делать нам? // В поле бес нас водит видно // Да кружит по сторонам». Не знаю почему, но с некоторых пор всякий раз, стоит мне перечитать эти строки, в моем сознании невольно всплывает история, которую я некогда услышала от своей знакомой, работавшей экскурсоводом в Эрмитаже много-много лет назад, в ту пору, когда его еще возглавлял отец нынешнего директора. Один очень старый сотрудник музея – рамщик, то есть замечательный специалист по рамам, которые он всегда тщательно шлифовал и только затем покрывал специальным раствором, в общем, мастер на все руки, всеми уважаемый и любимый пожилой человек с благородной сединой на висках (кажется, его звали Петр Станиславович, если не ошибаюсь), – однажды без стука ввалился в кабинет к директору и обратился к нему с неожиданной просьбой: «Борис Борисович, помогите, за мной черти гонятся!» После этих слов он выскочил из кабинета сломя голову, помчался по длинным коридорам и, выбежав на улицу из директорского подъезда, встал на четвереньки у Зимней канавки и начал жадно пить воду из лужи. За этим занятием его и застала подоспевшая «скорая». Ну а несколько месяцев спустя Петр Станиславович повесился.

Финал этой истории чем-то отдаленно напоминает развязку романа Достоевского «Бесы», хотя вся история в целом все-таки больше ассоциируется у меня с пушкинским стихотворением. Последнее вообще кажется мне гораздо более жизненным, чем роман, сюжет которого, кстати, был почерпнут Достоевским вовсе не из жизни, а из газет – об этом тоже не стоит забывать. Впрочем, все это не столь важно, так как в данном случае меня гораздо больше интересует само слово «бесы», с которого, собственно, все и началось в девяностые годы. Не сомневаюсь, что подавляющее большинство тех, кто с таким остервенением обрушивал это слово на головы своих идейных противников, не читали произведения Достоевского, хотя бы потому, что оно никогда не входило в школьную программу. Тем не менее крайне оскорбительный оттенок, который приобрело слово «бесы» к началу девяностых, как я уже сказала, напрямую связан именно с названием романа.

Все предельно просто. Книга долгое время находилась под запретом, потом была издана, но с купюрами и не слишком большим тиражом, то есть все равно оставалась трудно доступной. И скорее всего, это полулегальное существование книги чисто механически было перенесено людьми и на ее название, которое тоже стало как бы слегка табуированным, как это бывает, например, в случае с так называемой обсценной лексикой, на которую обществом тоже накладывается своеобразное табу. Правда, слово «бесы», конечно же, нельзя полностью поставить в один ряд с матом. Если уж говорить об аналогиях, то «бесы» следовало бы, вероятно, поместить в один ряд с таким словом, как «козел». Последнее, не являясь матом, тоже считается едва ли не самым страшным оскорблением в уголовной среде, ничуть не меньшим, чем в начале девяностых было слово «бесы» в среде политической. В пользу этого сближения говорит и то, что слова «коза» или «козленок», то есть с переменой пола или возраста означаемого, уже начисто лишаются своего оскорбительного значения, точно так же, как и слова «бесовка» или же «бесенок». Правда, уголовная среда мне абсолютно чужда и мало знакома, поэтому я не могу до конца понять, откуда взялся этот оскорбительный и угрожающий смысл слова «козел», тогда как со словом «бесы» мне все более-менее ясно.

Короче говоря, в начале девяностых политические противники довольно продолжительное время упорно обзывали друг друга одним и тем же словом. Однако, видимо после того, как каждый из них достаточно большое число раз побывал в шкуре «беса», это слово несколько утратило свою первоначальную остроту и свежесть. Нечто подобное, между прочим, произошло и с другими ранее табуированными русскими словами (я имею в виду мат), которые тоже слегка затерлись от частого употребления. А на судьбе слова «бесы» негативно сказался еще и тот факт, что с одноименного романа были окончательно сняты все табу и ограничения, и он стал издаваться и переиздаваться наряду с «Дон Кихотом», Толстым и другой мировой классикой. В общем, постепенно слово «бесы» утратило свою былую актуальность и к настоящему моменту практически сошло на нет, а точнее, обрело абсолютно нейтральное значение и воспринимается сегодня уже почти как «шкаф», «стол», «стул», «зонтик» и другие наименования предметов обихода. Тогда как за «козла» в определенной среде, к которой я, как уже сказано выше, к счастью, не имею абсолютно никакого отношения, судя по всему, по-прежнему кое-кому приходится «отвечать».

Глава вторая

Стиль и воля

Теперь уже окончательно ясно: знаменитое высказывание Ленина «из всех искусств для нас важнейшими являются кино и цирк» оказалось верным ровно наполовину. Кино процветает и потеснило все остальные виды «искусств», а цирк, напротив, выглядит не просто архаично, но производит впечатление чудовищного атавизма, пережитка далекого– далекого прошлого. Непонятно, что заставило прогрессивно настроенного вождя пролетариата поставить рядом два этих шоу. Может быть, их демократичность? И, по замыслу Ленина, толпы простого народа должны были заполнять все места, от партера до галерки, под куполами бродячих цирков, раскинувших свои шатры на просторах нашей необъятной родины, а потом и всей освободившейся от гнета мировой буржуазии Земли? Возможно… Но, скорее всего, на сознание Ленина оказали воздействие именно впечатления детства, проведенного в маленьком городке на Волге. Потому что гастроли цирковой труппы в провинциальном городке – это всегда событие.

Помню, когда мне было лет восемь, в Шепетовку, где я проводила лето у бабушки, приехал цирк. О, это был настоящий праздник! Дедушка с огромным трудом достал один– единственный билет, кажется, за тройную цену, и в воскресенье бабушка надела на меня праздничное платье с оборочками, заплела в косички красивые прозрачные ленты, завязала их огромными бантами и повела меня в Дом культуры железнодорожников около вокзала, где обычно и происходили самые важные в городе мероприятия. Несмотря на наличие билета с местом, сесть мне вначале не удалось: на моем кресле расположилась жирная баба, а рядом с ней грозно восседал ее краснорожий муж пугающего вида, поэтому я не решилась ничего им сказать, а так и осталась стоять рядом. Но я была не одинока: весь зал был буквально забит, люди толпились вдоль стен, в проходах, даже сидели на полу у самой сцены. К счастью, личностям, занявшим мое место, выступление явно не понравилось, и они вскоре ушли, что-то недовольно ворча себе под нос. А я тут же радостно плюхнулась в кресло. Правда, моя радость длилась считанные минуты: сидя в кресле, я ровным счетом ничего не видела, так как впереди плотной стеной стояли какие-то широкоплечие переростки, жадно пялившиеся вниз, туда, где происходило представление. Тут, наконец, до меня дошло, почему мое место так скоро освободилось. Пришлось мне сесть на спинку кресла, а ноги поставить на сиденье: в таком положении, вытянув шею, я кое-как могла разглядеть арену. А там происходило нечто совершенно замечательное! Маленькие толстенькие лилипутики в борцовских костюмах, схватившись коротенькими ручками, напоминавшими тюленьи ласты, старались повалить друг друга на усыпанный опилками пол. Очаровательная лилипуточка в отделанном блестками купальнике, изгибаясь, как змея, пропускала голову меж собственных ножек, а потом крутила на талии, равномерно опуская то вниз до самых щиколоток, то поднимая до самых ушей, сразу десять ослепительно сверкающих обручей, или хула-хупов, как их тогда называли. А в конце произошло самое главное: хорошенькая лилипуточка вынесла на сцену ксилофон и, быстро-быстро перебирая палочками с шариками на концах, сыграла: «Где-то на белом свете, там, где всегда мороз…» А я была настолько поглощена представлением, что сама не заметила, как начала подпрыгивать в такт музыке, сотрясая весь ряд, качать головой и подпевать. При этом у меня, очевидно, было такое блаженное и идиотическое выражение лица, что какие-то мерзкие, стриженные под бокс тупые мальчики с торчащими оттопыренными ушами стали тыкать в мою сторону пальцами и хихикать. Заметив это, я так засмущалась, что тихонько сползла вниз на сиденье, где, уже лишенная возможности наблюдать за лилипуточкой, просто дослушала зажигательную мелодию. Но это не испортило мне настроения: весь вечер я тихонько напевала про себя песню о медведях, которые трутся спиной о земную ось, и представляла себя очаровательной лилипуточкой за ксилофоном.

Конечно же, детские воспоминания самые яркие! И хотя Ленин был марксистом, в данном случае он, видимо, сам того не желая, наглядно продемонстрировал справедливость учения Фрейда о влиянии на человеческую психику впечатлений детства. А чем еще объяснить факт в высшей степени парадоксального придания сверхзначимости столь архаичному и вульгарному виду искусства, как цирк? Такому затхлому и бесперспективному, что самые верные последователи Ленина, и те постарались стыдливо спрятать вторую часть его умозаключения о «важнейшем из искусств», оставив для всеобщего употребления только кино. На всех советских плакатах и даже в поздних собраниях сочинений Ленина упоминается исключительно кино, а про цирк ничего не говорится. Вся фраза в полном виде получила широкое хождение уже после исчезновения советского государства. Можно, конечно, предположить, что это кто-нибудь из наших современников приписал Ленину нечто такое, чего тот никогда не произносил. Недавно я даже натолкнулась на утверждение, будто Ленин говорил об актуальности кино и цирка исключительно для безграмотного народа. Но зачем обсасывать все эти тонкости? Кому сейчас интересны ничего не значащие слова о каком-то замшелом цирке? Поэтому я нисколько не сомневаюсь, что ко второй части суждения своего вождя коммунисты долгое время относились как к тайной директиве, хотя и непонятной широким массам, но требующей скрупулезного и последовательного воплощения в жизнь. А теперь вся цитата в первозданном виде стала доступна рядовым гражданам вместе с другими ранее неизвестными фактами отечественной истории. Иначе просто невозможно понять, почему цирку в Советском Союзе придавалось особое, чуть ли не сакральное, значение. И окончательно на свалку он отправился только после крушения СССР. Во времена моего детства цирковым клоунам приписывались совершенно неслыханные способности. Олег Попов потеснил и отодвинул на задний план знаменитых спортсменов, актеров, балетных танцовщиков и музыкантов. А его клетчатая кепка и размалеванный красной краской нос стали чуть ли не символом всей советской культуры. Не случайно и самый культовый советский фильм тридцатых годов носил название «Цирк». И если хорошенько подумать, то по-другому и быть не могло. Ведь в этом фильме гармонически соединились сразу оба «важнейших для нас искусства»: кино и цирк!

Судьба ленинского высказывания, претерпевшего столь значительную деформацию, заставляет задуматься над тем, как детские впечатления одного гениального человека способны порой не только самым существенным образом повлиять на жизнь целого государства, но и на судьбы видов и жанров искусства, над которыми подавляющее большинство людей уж точно абсолютно не властны. Более того, этот пример позволяет нам приблизиться к пониманию природы гениальности, которая не имеет практически никакого отношения не только к нравственности, но и к прочим человеческим достоинствам и способностям, включая ум. С этой точки зрения пушкинская сентенция о несовместимости «гения и злодейства» – такое же пустое сотрясение воздуха, как и новозаветный императив: «Кто не работает – тот не ест!» В реальности чаще все происходит с точностью до наоборот: гениальность крайне редко бывает совместима с добром, а больше, и самое главное лучше, едят именно те, кто меньше всех работает. Об уме и говорить нечего! Тысячи интеллектуалов во всем мире уже сто с лишним лет стенают по поводу смерти литературы, театра и живописи, которые, по их мнению, не выдерживают конкуренции с кино, а Ленин взял и поставил в один ряд с этим всесильным и всепобеждающим кино такой вид искусства, название которого не решились повторить за ним вслух его самые фанатичные последователи. И ничего! Цирк просуществовал еще восемьдесят лет, и не просто просуществовал, а стал настоящей тайной страстью и предметом обожания миллионов.

Из многочисленных анекдотов и воспоминаний моих знакомых мужчин, в юности побывавших на военной службе, а в дальнейшем приобщившихся к какой-нибудь интеллигентской профессии, я знаю, что солдатам в армии часто приходится выполнять приказы, которые они сами считают в высшей степени глупыми и бессмысленными. Утром им приказывают перетащить из одного места в другое тяжеленный бетонный столб, а уже к вечеру выясняется, что этот столб нужно срочно вернуть обратно, на прежнее место. Причем инициаторами подобных распоряжений чаще всего становятся армейские старшины и прапорщики или же, как их обычно называют в армии, «куски», у которых, насколько я могла заметить, почему-то еще бывают очень причудливые фамилии: Загорулько, Загороднюк, Подопригора, Канарейка, Небаба, и т. п. Так вот, почти все мои знакомые – соприкоснувшиеся с армейским бытом интеллигенты, – рассказывая об этих личностях и их бессмысленных приказах, которые им приходилось исполнять, до сих пор не могут скрыть своей досады. Тем не менее я убеждена, что у истинного гения гораздо больше общего с армейскими прапорщиками, чем с интеллигентами, которые так до сих пор и не сумели осознать смысл их абсурдных поступков, слов и распоряжений. Потому что главной чертой гениальной личности, конечно же, является презрение к здравому смыслу и вообще ко всему общепринятому! Мало того, человечество на протяжении всей своей истории, в сущности, только и занимается тем, что «перетаскивает столбы и бревна» с места на место, повинуясь указаниям так называемых гениев. А в итоге, как правило, уже после их смерти, почти всегда выясняется, что эти «столбы и бревна» нужно срочно вернуть на свое место.