Эта история началась на раскаленном африканском пляже. Эта история ждет, когда вы откроете ее для себя. Эта история заставит вас задуматься. Она заставит вас горько улыбнуться. Она обязательно вас заденет.
В какой-то момент вы отложите ее на некоторое время, чтобы решить, нужно ли вам знать, что будет дальше. Но мы совершенно уверены, что вы вновь возьмете в руки книгу, чтобы прочесть эту историю до конца.
А после — в своих мыслях — вы опять вернетесь на этот пляж.
Вы вернетесь туда снова… и снова… и снова…
1
Чаще всего я жалею о том, что я — не Британская фунтовая монета, а девушка-африканка. Все бы мне радовались. Может быть, я погостила бы у вас в выходные, а потом вдруг, поскольку я такая ветреная и непостоянная, нанесла бы визит хозяину магазинчика на углу. Но вы бы не огорчились, потому что ели бы булочку с корицей или пили бы холодную кока-колу из банки, — и никогда бы обо мне больше не вспомнили. Мы были бы счастливы, как любовники, которые познакомились в отпуске и забыли имена друг друга.
Фунтовая монета может идти туда, где, на ее взгляд, безопаснее. Она может пересекать пустыни и океаны, оставляя позади треск ружейной пальбы и горький запах горящего тростника. Когда ей тепло и уютно, она перевернется и улыбнется вам, как улыбалась моя старшая сестра Нкирука парням в нашей деревне тем коротким летом, когда еще была девочкой, но вот-вот должна была стать женщиной, и конечно же это было до того вечера, когда моя мать увела ее в дальнюю комнату для серьезного разговора.
Конечно, фунтовая монета может быть и серьезной. Она может притвориться и властью, и имуществом, и когда ты девушка, у которой нет ни того, ни другого, это чревато серьезными проблемами. Ты должна попытаться схватить монету и спрятать в карман, чтобы она не убежала в безопасную страну, не взяв тебя с собой. Но монета в один фунт умеет колдовать. Я сама видела: когда за ней гнались, она отбрасывала хвост, будто ящерица, и в итоге оставался всего один пенс. А когда в конце концов удается поймать эту монету, британский фунт способен совершить величайшее чудо — превратиться не в одну, а в две одинаковые американские долларовые купюры. И в руке не остается ничего — вы уж мне поверьте на слово.
Как бы мне хотелось стать британским фунтом. Фунт может спокойно путешествовать туда, где ему безопасно, а нам остается только провожать его глазами. Это — триумф человечества. Это называется
глобализацией.
Девушку вроде меня останавливают у стойки иммиграционного контроля, а фунт может перепрыгнуть через турникет, ускользнуть из сетей, расставленных здоровяками в форменных фуражках, и впрыгнуть прямо в поджидающее возле аэропорта такси. «Куда едем, сэр?» Западная цивилизация, господи боже. Главное — быстрее вперед.
Вот видите, как мило разговаривает британский фунт? Он говорит голосом английской королевы Елизаветы II. На монете изображено ее лицо, и порой, когда я приглядываюсь хорошенько, я вижу, как шевелятся губы королевы. Я прижимаю монету к уху. Что она говорит? «Отпустите меня немедленно, юная леди, иначе я позову моих телохранителей».
2
С весны 2007 года до конца того долгого лета, когда у нас поселилась Пчелка, мой сын снимал свой костюм Бэтмена, только когда мылся в ванне. Я заказала второй такой же костюм и заменяла его, пока сын плескался в мыльной пене. По крайней мере, это давало мне возможность отстирать мальчишеский пот и пятна травы с первого костюма. Грязная это была работа — сражаться с главарями преступного мира. Приходилось ползать на коленях по траве. Если это был не мистер Фриз со своим убийственным ледяным лучом, тогда это был Пингвин, заклятый враг Бэтмена, или еще более безумный Паффин
[4]
, чью неуемную зловредность создатели «Бэтмена» почему-то не удосужились зафиксировать в свой хронике. Я с сыном жила непросто — наш дом был наполнен приспешниками злодеев, палачами и марионетками, подстерегающими нас за спинкой дивана, зловеще покашливающими у стены за книжным шкафом и, как правило, нападавшими на нас и застигавшими нас врасплох. На самом деле — один шок за другим. В четыре года, во сне и наяву, мой сын постоянно был наготове. Не было никакой возможности снять с него демоническую маску летучей мыши, комбинезон из лайкры, блестящий желтый ремень и черный как смоль плащ. И звать моего сына именем, данным ему при крещении, было бесполезно. Он только оборачивался, склонял голову набок и пожимал плечами, словно всем своим видом хотел сказать:
«Мое чутье летучей мыши не подсказывает мне, что где-то здесь есть мальчик, наделенный таким именем, мэм».
Единственным именем, на которое откликался мой сын тем летом, было «Бэтмен». И не было смысла объяснять ему, что его отец умер. Мой сын не верил в физическую возможность смерти. Смерть была чем-то таким, что могло случиться, только если бы злобные происки врагов постоянно не развенчивались бы — а этого и представить себе было нельзя.
Тем летом — летом, когда умер мой муж, — мы все играли какие-то роли, от которых немыслимо было отказаться. У моего сына был костюм Бэтмена, я все еще носила фамилию мужа, а Пчелка, которой хотя и было рядом с нами относительно безопасно, все равно держалась за то имя, которое она приняла в то время, когда ей было страшно. Мы были беглецами от реальности тем летом. Мы бежали от самих себя.
Спасаться бегством от жестокости — это, конечно, самая естественная вещь на свете. И то время, которое свело нас друг с другом тем летом, было невероятно жестоким. Пчелка позвонила нам утром того дня, когда ее выпустили из центра временного содержания. Мой муж ответил на ее звонок. Я гораздо позже узнала, что звонила она: Эндрю мне ничего не сказал. Видимо, она сказала ему, что приедет, но вряд ли он снова хотел ее видеть. Пять дней спустя он покончил с собой. Повесился. Моего мужа нашли, когда его ноги болтались в воздухе и не прикасались к земле ни одной из стран. Смерть, конечно, это убежище. Туда вы отправляетесь, когда ни новое имя, ни маска, ни плащ больше не могут спрятать вас от самих себя. Туда вы убегаете, когда никто из представителей властей вашей совести не может предоставить вам приюта.
Пчелка постучала в дверь моего дома через пять дней после смерти моего мужа, то есть через десять дней после того, как ее отпустили из центра временного содержания. Проделав путь длиной пять тысяч миль и два года, она опоздала и не застала Эндрю живым, но успела на его похороны. «Здравствуйте, Сара», — сказала она.
Пчелка пришла в восемь утра, а в десять в дверь постучал агент из похоронного бюро. Ни секундой раньше, ни секундой позже. Я могу себе представить, как похоронный агент молча стоял у нашей двери несколько минут и поглядывал на часы, выжидая момента, когда наша жизнь достигнет той точки, когда прошлое отделится от будущего тремя негромкими ударами начищенного до блеска дверного молоточка.
