Пронзительная трель звонка бесцеремонно раскидала обрывки сновидений. Я приоткрыл глаза. Сквозь неплотно задернутые шторы в комнату пробивался дневной свет. Впрочем, насчет дневного я поторопился. Утро, день и вечер в первые дни осени у нас похожи друг на друга как три поросенка. Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф.

Телефон, требуя внимания, выпустил еще пару длинных, визгливых рулад. Я смотрел, как кружатся пылинки в воздухе, медленно оседая вниз, и ждал, когда кто-нибудь снимет трубку.

Внезапно мелодия прервалась на середине, подавившись очередной нотой. В квартире наступила благодатная тишина. Пару секунд я наслаждался покоем, затем облегченно перевернулся на бок. Но заснуть не получилось — из-под дивана ударили мощные аккорды рока. Опустив руку, я нашарил на полу пластиковый прямоугольник мобильника, сбросил вызов и вновь закрыл глаза.

Разговаривать мне ни с кем не хотелось, но и выключить телефон я не мог: а вдруг позвонит Лара? Конечно, это «вдруг» было из области фантастики, как если бы мой кот Римо решил заговорить со мной человеческим голосом или чего доброго выяснилось, что земля плоская и стоит на трех китах, но я не мог не упустить этот, пусть и совершенно призрачный шанс. Один на миллион.

Лара, Ларочка, любимая… — шептал я, проваливаясь в сон. — Какая же ты все-таки стерва…

— …Рома, тебя к телефону. Одноклассник.

Мама стояла в дверях моей комнаты с телефонной трубкой в левой руке. Фиолетовый фартук в розочках намекал, что звонок застал ее на кухне. Правая рука демонстративно отставлена в сторону — чтобы я знал, что ее оторвали от важных и неотложных дел вроде приготовления котлет или мытья посуды. Настолько неотложных, что даже руку вытереть некогда. Недовольно поджатые губы являлись лишь вишенкой на торте к образу «я все должна делать сама, хотя я и так самый занятой человек на свете».

— Не хочу ни с кем разговаривать, — пробурчал я, отворачиваясь к стене.

Мама не уходила, взгляд ее становился все более укоризненным, губы стянулись в узкую нить. Я этого не видел, я это знал. Потому что так бывало всегда, когда я разочаровывал ее своим поведением.

— Меня нет дома, я умер, — пробормотал я.

Границы сегодняшнего мероприятия Вовчик обозначил сразу, как только мои кроссовки переступили порог квартиры.

— П-прости, чувак, но сегодня только пивасик, это моя хата, мне проблемы с родоками не нужны, — доверительно обдавая мое ухо пивным духом, пробасил он. — А то помнишь, как было у Серого? Когда Колян нажрался и башкой вышиб стеклянную дверь? Не заметил, называется, хе-хе.

Я неопределенно пожал плечами.

— То-то же! К-крови было… «Скорую» пришлось вызвать, а те ментам н-настучали. Протокол нарисовали, родителям и в школу сообщили… Ох и нагорело нам всем тогда!..

Вовчик схватился за голову, как будто она и сейчас и горела.

— Чем это пахнет? — осведомился, принюхиваясь, ангел.

— Воняет, sit venia verbo С позволения сказать (лат.), — уточнил пес, не переставая искать блох. — Это воняет ангел, облеванный своим подопечным.

Вновь, словно зритель в театре, я стоял в полумраке чердака-подвала и наблюдал представление, разыгрываемое передо мной двумя актерами.

Ангел перестал тянуть носом. Теперь он вертелся вокруг себя, оглядывая некогда белоснежное одеяние — сейчас по всей левой штанине расплывались грязно-бурые разводы. И тут, как чертик из табакерки, возник еще один персонаж — громадная навозная муха, которая сразу же устремилась к заветному лакомству — большому и совсем не аппетитному, на мой взгляд, пятну.

Пудель старательно делал вид, что ее появление не имеет к нему ни малейшего отношения. Извернувшись всем телом, он усердно очищал спину от паразитов. Ангел тоже притворился, что муха — это вовсе не провокация со стороны оппонента, а самое что ни на есть обычное насекомое. Сегодня он был на высоте, он только слегка вздрогнул, но тут же взял себя в руки или лучше сказать крылья, и начал действовать. В его руке появилась большая пластиковая бутыль средства для стирки, содержимым которой он обильно полил пострадавшую штанину, попутно смыв муху на пол.

— Можно?

Ирина Михайловна сидела за столом.

— Проходи, Роман, — кивнула она мне.

Я протиснулся в дверь, сбросил рюкзак и взгромоздился за первую парту, а она, наоборот, поднялась из-за стола и поправила очки. Всем своим видом классуха демонстрировала, что разговор будет серьезным.

Ну почему не линзы, а эти, уродующие ее окуляры? — в очередной раз подумал я, разглядывая учительницу. Как и бесформенная вязаная кофта с длинной юбкой, полностью скрывающие фигуру. Симпатичная же тетка. Я знаю, у нее есть красивые, модные платья. Неужели она настолько боится завуча, что готова выглядеть страшилищем?

Я передвигаю белую пешку на две клетки вперед. Немного подумав, отвечаю ей черным конем. Это уже третья партия, которую за сегодняшний вечер я разыгрываю сам с собой. Третья, но, скорее всего, не последняя.

Шахматы — единственное средство, пришедшее в мою многострадальную голову, которое смогло бы удержать мои мысли подальше от Лары. Устал я от них. Они, словно старая патефонная пластинка, которая снова и снова проигрывает одну и ту же мелодию, царапая диск иглой, скребли мою уставшую душу. Словно стая голодных крыс, впивались в мою память и, повизгивая от нетерпения, тащили ее к печальному финалу — моему вчерашнему фиаско.

Лекарства, которыми меня накачали вчера в «скорой», а затем в больнице, на время притупили боль, выстроив барьер между мной и моими проблемами. Но сегодня днем эта боль вернулась с новой силой. Сейчас у меня есть шахматы, но что будет ночью? Когда спасительных фигур уже не будет перед глазами, и я останусь один на один со своими воспоминаниями.

Я смотрю на наручные часы (спасибо, хоть их не отобрали вместе с телефоном!) — 20:35. Вот уже 27 с половиной часов я не думаю о Ларе — именно столько прошло с момента, когда я пришел в себя на том злополучном мосту. Откуда мне было знать, что за этим мостом уже не одно столетие тянется дурная слава. Что когда-то давно в этом месте на берегу реки располагалось языческое капище. Что здесь сводят счеты с жизнью несчастные горемыки вроде меня. И откуда я мог знать, что сердобольный прохожий привяжется ко мне, а другие не менее отзывчивые и неравнодушные жители города вызовут «скорую», ибо парень не только решил покончить с жизнью, но еще и разговаривает со своими голосами в голове? Более того, орет на них. А когда не орет, то, словно сурок, впадает в спячку.

Но я же не собирался кончать с собой… Или все же собирался?.. Не помню.

Наверное, по дороге я задремал.

Когда я открыл глаза, «Мерседес» не двигался. В распахнутую дверь машины тянуло ночной прохладой, из густой листвы доносился негромкий стрекот сверчков. Сверху, словно приветствуя меня, пару раз ухнул филин. Рядом с автомобилем на гравиевой дорожке стояла моя сумка, а цепкая рука шофера, бесцеремонно ухватив меня за плечо, уже тянула наружу.

Понукаемый молчаливым шофером, я выбрался из автомобиля.

Мой взгляд уперся в старинную бутовую кладку, переходящую в ряды красного кирпича, казавшегося в темноте почти черным. Ряд узких, стрельчатых окон наглухо закрыт ставнями. Зато прочная, обитая железом, дверь, призванная оградить от непрошеных посетителей, сейчас была призывно распахнута. Я запрокинул голову вверх — острые маковки разновеликих башен терялись в ночном небе. Прямо готический замок из детской сказки про злого колдуна! И что-то мне подсказывало, что этим злым колдуном в моей сказке окажется немец-швед в черном костюме, который привез меня сюда.

Получив отнюдь неделикатный толчок в спину, я двинулся к двери, переступил порог и оказался в огромном холле, где легко могли потеряться два человека — я и поджидавшая меня молодая женщина в сером брючном костюме, больше напоминавшем униформу. Высокий рост, светлые волосы забраны сзади в тугой пучок, черты лица хоть и правильные, но приветливым и добрым назвать это лицо я бы поостерегся.

Сегодня вечером я выбрал шашки.

Ярика я увидел издалека. На этот раз он не стал подсаживаться ко мне за стол, лишь поприветствовал меня издалека скупым жестом, который я истолковал так: жди, приду.

Я незаметно огляделся. Вчерашнего любителя пазлов нигде не было видно, брошенная на стол коробка скучала в одиночестве. Были и другие пустующие места. Неужели тех, кому они предназначались, постигла столь же печальная участь? Зато, справа от меня по-прежнему раздраженно рвала свои рисунки черноволосая девчонка, а слева все так же издевался над книгой рыжеволосый парень.

Не особо шевеля извилинами над ходами, я механически переставлял шашки. Одновременно с этим я пытался найти ответы на три мучивших меня вопроса, которые по сути являлись одним. Что произошло сегодня днем? Куда я попал? И что со мной будет дальше?

Мой новый приятель оказался прав: явившаяся утром Ирма повлекла меня на тестирование.

Сегодня в каморке нет малышки. Не было ее и за нашим коллективным бдением в зале. Зато Леди Нест выглядит более дерганой и от этого более грубой, чем вчера. Еще вечером, в зале, пытаясь раскладывать пасьянс, я обратил внимание, что чернявая не в себе. Она даже блокнот из котомки не достала, просто пялилась перед собой, хмуря брови и обкусывая зеленые ногти.

— Принес? — не здороваясь, интересуется она, завидев нас с Яриком.

Как и вчера, она сидит на полу, поджав голые ступни. Длинные черные космы свешиваются вниз, закрывая лицо. Котомка с блокнотом отброшены в сторону, а сама Леди Нест похожа на ведьму перед сожжением, как их любили изображать средневековые граверы.

— Принес, — кивает Ярик, доставая из кармана серебристый блистер.

Леди жадно хватает добычу, быстро выщелкивает пару таблеток и кидает их в рот. После чего тряпичной куклой сползает по стене и сворачиваясь клубком на полу.

Утро вместе с Ирмой принесло две новости. Хорошую — на сегодня пытка сном отменяется, сегодня меня всего лишь осмотрят. И плохую — осмотр необходим для того, чтобы узнать, насколько вчерашние истязания сумели мне навредить. Такие манипуляции со сном опасны для здоровья, сообщила мне Ирма. Поэтому сейчас они хотят выяснить, какой урон нанесли моему организму, добавляю я про себя.

Мы покидаем жилое крыло замка и спускаемся по главной лестнице на второй этаж, где расположена медлаборатория. По крайней мере, именно так я перевел с английского надпись на очередной серебристой двери с хитроумным запором.

Я попадаю в уже другой зал со сводчатым потолком, поддерживаемым колоннами. На некоторых из них еще сохранилась мраморная облицовка. В старину, при первых владельцах замка, этот зал наверняка гордился блистательными балами, светскими раутами, шикарными пиршествами с демонстрацией охотничьих трофеев, добытых в здешних лесах. Сейчас же он обветшал, облупился и измельчал — оказался поделенным стеклянными перегородками на боксы.

За одной из таких прозрачных перегородок я вижу Яну. Девочка лежит на кушетке, а медсестра, как две капли воды похожая на Ирму, разве что волосы чуть подлиннее, копошится рядом с ней. Я незаметно машу малышке, та улыбается уголками губ и также незаметно делает мне знак рукой.

Ирма приводит меня в пустой бокс, где от нетерпения уже приплясывает мой давешний знакомец — профессор, напоминающий печального ослика. Меня укладывают на кушетку и велят не бояться — больно не будет.