Книга Костина, посвящённая человеку и времени, называется «Годовые кольца» Это сборник повестей и рассказов, персонажи которых — люди обычные, «маленькие». И потому, в отличие от наших классиков, большинству современных наших писателей не слишком интересные. Однако самая тихая и неприметная провинциальная жизнь становится испытанием на прочность, жёстким и даже жестоким противоборством человеческой личности и всеразрушающего времени.
1
Сегодня вечером собиралась Смородина, и Крылов, жалея, что он недостаточно голоден, ждал друзей Бронниковых, чтобы отправиться с ними на день рождения к друзьям Ложниковым. Последние зримые приметы молодости потерял этот человек, полный, потеющий, лысеющий, в очках с пухлыми линзами. Жена могла его утешить только тем, что он похож на одного известного ученого, может быть, нобелевского лауреата. Жаль, что имени этого ученого она никак не могла вспомнить.
Крылов сидел у окна, с вымытой головой, в свежем белье, и задумчиво обнюхивал свои ладони, которыми он растер по щекам дорогой французский одеколон. Аромат ему нравился, хотя одеколон жена купила против его воли. И назывался он «Френч-канкан» — подозрительно.
Моменты нового быта — дорогие одеколоны, сотовые телефоны, телевизионные пультики, такси по свободному вызову и прочее — льстили ему, но и как-то беспокоили: не в чужое ли время он забрался, мальчик, любивший серые бутерброды с маргарином, донашивавший за старшим братом пальто и брюки? Не пришлось бы однажды дорого заплатить за все эти сказочные вещи. Странно, до раздражения, сочетаются такой одеколон и электрическая соковыжималка с тем, что бывают дни, когда они всей семьей сидят на макаронах с остатками кетчупа.
Сейчас настроение у него было вяло-хорошим. Например, человек получил квитанцию на средненький перевод, но еще не сходил на почту за деньгами.
Жена Люба уехала помогать Ложниковым в обед. Именинница Маша, папина Лободина, была ее ближайшей подругой со студенчества. Две веселых беззубых девчонки из обских сел, они познакомились при поступлении на факультет и потом все пять лет прожили в одной комнате общежития в согласии и доверии. Как тогда водилось, у них были общие кошелек, косметика и каша. Можно не сомневаться: когда Люба ходила на первые свидания к Крылову, она надевала Машины сиреневый батник и серьги, когда Маша ходила на первые свидания к Ложникову, она надевала Любины туфли. Так и дружат тому уж тридцать лет.
2
Вопрос исчерпан, надоело. Последняя туча рассеянной бури — Крылову припомнился прошлогодний строевский тост за дружбу и братство. Строев закончил его так: «Смородина моя! Случалось всякое. В какое токмо дерррьмо мы с вами не вляпывались, но становилось то дерррьмо удобрением, и оттого наш Куст густел и крепчал!» Крылов тогда бездумно вставил: «Сказано красиво, но в перебор. Как хочешь, про дерьмо мы с Любой — пас». И все посмотрели на него с сердитым недоумением, словно он ни с того ни с сего разбил хрустальную вазу, и Люба вместе со всеми. Поежился он тогда, и сейчас поежился.
Завидую, сказал себе Крылов, придираюсь. Кругом одинокие, одичалые сверстники, заевшие своих близких или заеденные ими. Некуда им пойти и не к кому, их высасывает алкоголь, телевизор, прокисшее самолюбие. Иных уж нет, иные есть, но лучше б они куда-нибудь делись… А мы-то — плющом увиты.
Крылов не готов был еще понять, что все они, и он с ними, цепляясь так настойчиво, за юность беззаботную, тем самым подтверждают, что ничего слаще простых радостей от тех первых поцелуев, от тех смешных подвигов, ничего глубже тех наивных открытий в их жизни с тех пор не было. И с каждым годом все более увесисто откладывалось в спасительном подсознании, что и не будет никогда.
Наконец-то телефон зазвонил снова.
— Спускайся, — сказала Таня Бронникова, — мы у подъезда.
