Александра Павловича Иргунова разбудил мобильник.

— Берешь интервью сегодня в семнадцать ноль-ноль в Доме кино у самого Иващенко! Оценил? — сообщил ему мужской голос, который он не узнал спросонья.

Сна как не бывало.

— Оценил! А раньше не мог позвонить? — Александр Павлович сообразил, что звонит Слава Печников, его давний институтский приятель.

— Куда раньше?! Семь часов утра! До встречи у входа. Не опаздывай! Привет!

Ляльку Калашникову, которую потом стали уважительно называть Еленой Игоревной, Александр Павлович знал с детства. Они жили в одном дворе на Покровке, Ляля — в большом доме, а они — в маленьком, с мезонином. С Лялиными родителями дружила его мать. Когда она куда-нибудь уходила, то подкидывала маленького Саню Лялькиной бабушке. Саня так привык к калашниковскому дому, что считал его своим собственным. А потом Санина мама вообще ушла, ушла и от сына, и от мужа. Сане было тогда лет десять. Лялины родители и бабушка по-прежнему любили Саньку, и он торчал у них по целым дням, пока не приходил с работы отец.

Калашниковский дом был веселым. Дядя Игорь, Лялькин отец, часто уезжал в командировки, потом приезжал и привозил что-то интересное. Необыкновенные фрукты. Пестрые морские камушки. Он был невысокий, черноглазый, смуглый, носатый; предки у него были армяне, и в Ляле тоже было что-то восточное. Знакомые у него были в самых разных городах, и они тоже по разным делам приезжали в Москву. У Калашниковых всегда жили то друзья, то родственники. Знакомые люди и не очень приходили, уходили, работали, ели, пили, пели. Бабушка всех привечала, стряпала, кормила, давала советы на кухне. Вечерами у нее обязательно кто-то сидел и плакался ей в жилетку. А может, и не плакался вовсе, а просто сидел и разговаривал. С бабушкой приятно было поговорить, уж очень хорошо она слушала. Их так воспитывали, умение слушать считалось хорошим тоном. Оно было даже важнее, чем умение говорить. А Ксения Александровна умела не только слушать, но и слышать, потому и приходили к ней за советом, она видела, что у кого болит. Среди взрослых — торопливых, деловитых, влюбленных, рассеянных, мрачных, веселых, озабоченных, — болталась маленькая басовитая Лялька. Саня существовал тихо и незаметно, но при необходимости всегда был тут как тут. Ляле тогда было лет семь, и они охотно играли вместе. Сане Ляля очень нравилась. В доме ей было все позволено, и она вовлекала его в самые немыслимые авантюры, например, разборку папиного письменного стола или похищение из буфета на кухне коржиков. Но их никогда не ругали. Потом тетя Лиза, Лялина мама, надумала с ними обоими заниматься французским языком. Она преподавала его в пединституте и, конечно же, захотела, чтобы дочка, а заодно и Саня его выучили. Ляля отказалась наотрез. Она устраивала такие скандалы и так ревела, что мать от нее отступилась. Зато Саня стал заниматься. Он очень полюбил уроки с тетей Лизой, она была смешливая, нос у нее был чуть вздернутый, на голове кудряшки. Рассмешить ее ничего не стоило, и Саня всегда придумывал, чем бы ее посмешить. А потом он всерьез полюбил французский и занимался в охотку. Они с тетей Лизой были довольны друг другом, и Ляльку воспитывали уже в два голоса. Но попробуй ее воспитай, она была своевольная, эта Лялька! Став постарше, когда и Ляля, и Саня уже учились в институтах, они наконец всерьез «спелись», правда, в прямом смысле слова: Ляля увлеклась пением, у нее оказался низкий грудной цыганский голос, Саня к тому времени неплохо играл на гитаре и пел тенором. Слушая их дуэт, отец чуть не плакал. «Весь в мать пошел», — говорил он Сане. Саня в подростковом возрасте приходил в ярость при одном только упоминании о матери. Она его предала! Как могла она их оставить?! А отец говорил неизменно ласково:

— Дурачок ты, дурачок. Мать у тебя удивительная женщина с золотым сердцем. Красавица. А уж талантов! Ты весь в нее. Я — счастливейший человек, что она мне тебя родила. Кто я? Простой бухгалтер, «человек в нарукавниках», понимаешь? Я ей никак не подходил, а она все-таки столько лет меня любила. Ты когда-нибудь все поймешь правильно и не будешь на нее сердиться.

Отца Саня обожал, но жил в доме Калашниковых, там было и теплее, и веселее. Спустя несколько лет отец привел в дом тетю Наташу, тоже из тех, что «в нарукавниках», по вечерам они сидели на кухне, пили чай и обсуждали финансовые отчеты. У тети Наташи была дочка Милочка, тихая белобрысая девочка. Саня ее и не замечал. Непримечательная она была девочка. Но жили они мирно, ладно и тоже как-то незаметно. Саня окончил школу, поступил в иняз. С тетей Лизой они тогда занимались днями и ночами. А когда поступил, то приволок своей любимой тете Лизе такую охапку цветов, что пока он ее по Москве тащил, все на него оглядывались. Половину посадского сада притащил. И тогда он впервые увидел, как тетя Лиза плакала. Она плакала навзрыд, прижимала к себе Саньку, и оказалось, что она ему по плечо, и волосы у нее наполовину седые… Он растерялся, утешал ее, а у самого в глазах тоже стояли слезы. «Вот и вырастили мальчика», — сказала она тогда. Лялиной бабушки в живых уже не было, а она бы за Саню очень порадовалась, она его любила.

Ляля тоже поступила, но на русское отделение. Институты у них были разные, а направление одно — гуманитарное, они спорили до хрипоты по любому поводу и ходили вместе в походы. Саня по-прежнему опекал большеглазую, словно бы всегда удивленную Ляльку. Но скорее по привычке, чем по необходимости. Характер у фарфоровой куколки с точеным носиком был взрывным и непредсказуемым, энергии хватило бы на двоих, а воли в осуществлении своих намерений — на четверых. Но Лялька, а вовсе не Милочка, тети-Наташина дочка, давным-давно стала для Сани младшей сестрой, он и злился на нее из-за всевозможных фортелей и безропотно помогал. После окончания института Саня уехал жить в Посад, у себя в доме ему стало и душно, и скучно, и тесно, тот же чай по вечерам, те же финансовые отчеты. Одним словом, невыносимо. Тогда он и подумал впервые о матери как-то по-другому. С Лялей и старшими Калашниковыми Саня в те времена изредка перезванивался, а когда накапливалось много новостей, то просто приезжал и сидел допоздна с тетей Лизой на кухне.