В дальних водах и странах. т. 2

Крестовский Всеволод Владимирович

Всеволод Владимирович Крестовский — известный русский писатель XIX века, автор романа «Петербургские трущобы» — книги о «сытых и голодных», «авантюрного романа» в шести частях, где он впервые, задолго до М.Горького, изображает героев столичного «дна». Писатель оставил богатое наследие: романы, повести, отдельные рассказы, многочисленные переводы, дневники и путевые заметки, изобилующие многими контрастами как в стиле, так и привязанностях. Был также широко известен как талантливый военный журналист.

Предлагаемые читателю путевые заметки В.В.Крестовского «В дальних водах и странах» — подробный отчет (несмотря на некоторые сокращения, не повлекшие полноты восприятия) участника экспедиции адмирала С.С.Лесовского и его штаба из Одессы в далекие Японию и Китай через Босфор, Средиземное море, Суэцкий канал и Индийский океан. В произведении раскрылся недюжинный талант писателя как наблюдательного путешественника, обладающего образным языком, талантливого бытописателя.

Нагасаки

30-го августа.

Светлое и несколько прохладное утро. Освежающий ветерок повевает с северо-запада, свой, родной, из России, хотя, положим, и из сибирских тундр, да все же русский ветер, с далекой родины! И как ласкает опаленные зноем лица его бодрящее веяние!.. Дышится легко и емко, всею грудью. Организм, измученный жарами предшествовавших дней, сегодня отдыхает, словно воскресая к новой жизни. Тело сухо. Слава Богу, наконец-то эти ужасные тропические широты пройдены.

Поздравили адмирала и друг друга с общим русским праздником, днем именин Государя. Все были на верхней палубе, желая, после стольких суток мучения от зноя днем и духоты ночью, в волю надышаться первою прохладой, которою подарил нас, как лучшим подарком для дня нашего праздника, наш русский ветер. Надолго ли только?..

Около девяти часов утра проходим мимо южной оконечности крайнего из островов архипелага Готов. Издали кажется, будто весь этот остров снизу доверху исполосован зеленеющими лентами, очень правильно расположенными одна над другой в горизонтальном направлении, так что весь он является взору какою-то изумрудно-зеленой игрушкой токарной работы, хотя при этой зелени на всей его поверхности не заметно не только деревьев, но даже ни малейшего кустика. От подошвы, омываемой пенистым буруном, и до самой его макушки идут террасообразными ступенями одна над другой японские пашни, разбитые на правильные участки и засеянные (в это лето уже вторично) ячменем и пшеницей. Напрасно ищет глаз какой-нибудь хижины, усадьбы, деревушки на всем пространстве небольшого островка, — ни с запада, ни с юга, ни с востока не заметно ни малейших признаков человеческого жилья; быть может, оно кроется где-нибудь там с северной, как наиболее прохладной стороны, где мы не можем его видеть, проходя южнее острова, но люди бывалые уверяют, будто в этих местах вовсе не в редкость встретить какой-нибудь крошечный островок, совершенно пустынный и тем не менее сплошь обработанный самым культурным образом. Хозяин подобного островка, живущий где-нибудь по соседству,

От Нагасаки до Чифу

4-го сентября.

Мы на крейсере "Африка".

Я в первый раз в жизни иду на военном судне. Какая здесь своеобразная жизнь, какой порядок и что за идеальная чистота!.. Куда ни кинешь взгляд, все на своем месте, все сделано прочно и глядит солидно. И так оно тщательно пригнано и подобрано к своему определенному месту, нигде ничего лишнего: в машинном отделении все исправно, ничто не визжит, не стучит, не хлябает, так что и не слышен ход всего этого сложного механизма: один только мерный шум бурлящей воды за кормой напоминает о работе винта. От трюма до шканцев

[6]

, и снаружи и внутри все вымыто, вычищено, вылощено, отполировано, словно сейчас только из мастерской. Каждая принадлежность судна, даже каждая мелочь, все деревянные поделки и металлические вещи, все это видимо щеголяет своим лоском и блеском. А в общем картина судна с его палубой, тяжелыми пушками, стройными мачтами, парусами и снастями даже очень красива. Во всем этом вы чувствуете просто художественное сочетание форм и линий, чувствуете творческую мысль, создавшую это стройное целое, и я понимаю теперь, почему многие маринисты так любят изображать военные суда на своих картинах.

Но что в особенности поражает с непривычки меня, офицера сухопутных войск, так это своеобразная морская дисциплина. Не ждите, например, чтобы проходящий матрос отдавал вам честь, приложив руку к шапке: он это сделает "на берегу", но не здесь, потому что здесь он непременно при деле, на вахте, и если попался вам навстречу, то значит, наверное, послан за чем-нибудь нужным. Точно также, если люди сидят на палубе за какою-либо работой и мимо их пройдет вдруг офицер, не ждите, чтоб они вскочили перед ним с места и стали навытяжку: нет, каждый преспокойно продолжает себе сидеть и заниматься своим делом. А когда офицер обратится к матросу с каким-либо распоряжением, тот только поднимет на него глаза и, выслушав, ответит, сидя, одним лишь отрывистым "есть!", но от заданного дела не оторвется даже на секунду. Зато едва лишь раздастся сигнальный свисток или призывная команда, все это в миг встрепенется, кинется наверх, и не пройдет еще минуты, как вы уже видите, что каждый человек на своем месте, у того дела, к коему предназначен, и если нужно "крепить" или "убирать" паруса, то сколь ни будь силен ветер, как ни швыряй волны судно, как ни будь велики его размахи и крен, ни один матрос не задумается лезть на самую верхушку брам-стеньги или на концы брам-рей, и все, сколько потребуется, в тот же миг, как муравьи, побегут вверх по вантам