…Этот белый, больше всего походивший на тех самых призраков, что алкали увидеть туристы, почитающие себя экстремалами и умело, якобы невзначай, не для передачи, упаси Бог! — запугиваемые черным проводником-лодочником, с французским, разумеется, именем, так вот, стрелял этот белый так…

Впрочем, история начинается раньше…

Случилось это в октябре, в две тысячи шестнадцатом году. Нью-Орлеан, город луизианских ведьм, правящих его окраинами, да и не только уже окраинами, где жили черные, город, так и не оклемавшийся толком от стихийного бедствия, проснулся на заре — в массе своей. Счастливчики готовились пойти на работу, а люди разумные и удачливые еще только собирались вставать, чтобы указать счастливчикам фронт работ.

Солнце встало, как и положено, на востоке. Медленно поднялось из бескрайних и бездонных болот, скользнула по вершинам деревьев, чьи корни никогда не видели солнечного света, уходя в мрачную трясину, растеклось по ржавой воде, залив ее кровавыми бликами и аллигаторы, ворча, отправились на сиесту — во всяком случае, пока в воде или около не окажется чего-то достойного.

Самолет тяжко упал на поношенное шасси, что вызвало веселую истерику пассажиров, за исключением одного, сидевшего у окна аварийного люка, не отрывая взгляда от стекла весь многочасовой перелет. Он отказывался поднятием руки и от кофе, и от ужина, и от соков с водами, но зато налегал на чай, кратко переговорив со стюардессой в районе туалета, где остановил ее, молодую негритяночку, что-то негромком проговорил ей в ухо и купюра в пятьдесят баксом птичкой цвета надежды впорхнула той под передничек.