В ту ночь, когда родилась Ронья, над горами гремели грозовые раскаты. Да, гроза была такая страшная, что вся нечисть, обитавшая в лесу Маттиса, испуганно заползла в свои пещеры и потайные убежища. Одни только жестокие дикие виттры, любившие грозовую погоду больше всякой другой на свете, с воем и криком метались вокруг разбойничьего замка на горе Маттиса. Их вой и крики мешали Лувис, лежавшей во внутренних покоях замка и собиравшейся родить младенца. И она сказала Маттису:

— Прогони этих жестоких виттр, мне нужна тишина. Из-за них я не слышу, что пою.

А дело в том, что Лувис, рожая ребенка, пела. Она уверяла, что так ей легче, да и младенец наверняка будет более веселым, если появится на свет под звуки песни.

Маттис схватился за самострел и выпустил в бойницу несколько стрел.

— Убирайтесь прочь, дикие виттры! — закричал он. — Нынче ночью у меня родится ребенок! Понятно вам, кошмарихи вы этакие? Дитя грозы!

И Ронья пошла. Очень скоро она поняла, какой она была глупой. Как она только могла думать, что огромный каменный зал и есть весь мир! Даже громадный замок Маттиса, и тот не весь мир! Даже высоченная гора Маттиса — не весь мир. Мир был гораздо больше, чем они. Он был так велик, что дух захватывало. Разумеется, она слыхала не раз, как Маттис и Лувис беседовали о том, что было за стенами замка Маттиса. Но только теперь, увидев, как эта речка с ее бурливыми порогами шумно мчится глубокоглубоко внизу у подножия горы Маттиса, она поняла, какие бывают речки. Не раз говорили они и о лесе. Но только теперь, увидев, какой темный и удивительный этот лес, со всеми его шелестящими листвой деревьями, она поняла, что такое леса. И тихонько засмеялась, радуясь тому, что на свете есть реки и леса. Она едва могла в это поверить. Подумать только, на свете есть такие большие деревьями большие речки и озера, и все они живут своей собственной жизнью. Ну как этому не радоваться и не смеяться!

Она прошла по тропинке прямо в чащу дремучего леса и подошла к небольшому озерцу. Дальше ходить Маттис ей не велел. Озеро чернело среди темных елей, и только лилии, плывущие по воде, сияли белизной. Ронья не знала, что это лилии, но она долго смотрела на них и радовалась, что они есть на свете.

Целый день оставалась она у озера и делала там много такого, чего никогда прежде и не приходило ей в голову. Она бросала в воду еловые шишки и хохотала, когда они кувыркались на волнах, стоило ей только поболтать ногами в воде. Никогда в жизни не было ей так весело. Ее ноги, казалось, обрадовались свободе, когда им довелось поплескаться в воде, и еще больше обрадовались, когда им довелось карабкаться по деревьям. Озеро окружали огромные, поросшие мхом валуны, на которые можно было взбираться, и ели и сосны, за сучья которых можно было цепляться. Ронья взбиралась и цеплялась до тех самых пор, пока солнце не начало садиться за вершинами гор, поросшими лесом. Тогда она съела хлеб и выпила молоко, которые захватила с собой в кожаном мешочке. Потом улеглась на мшистую кочку, чтобы немного отдохнуть, а над ее головой, в вышине, шумели деревья. Она лежала, глядя на деревья, и тихонько смеялась от радости, что они есть на свете. Потом она заснула.

Когда она проснулась, был уже темный вечер, и она увидела, как над верхушками елей горят звезды. Тогда она поняла, что мир еще громаднее, нежели думала она. Но ее опечалило, что, хотя на свете есть звезды, достать их невозможно, как к ним ни тянись.

Она была в лесу уже гораздо дольше, чем ей разрешили. Пора было отправляться домой, а не то Маттис сойдет с ума, в этом она была уверена.