Кольт модели «Миротворец» выпускают без изменения вот уже добрую сотню лет. Купишь такой сегодня и убедишься, что его не отличить от того, который носил Вайет Эрп, когда был шерифом в Додж Сити. Одним словом, это самый древний револьвер в мире и наверняка самый знаменитый, а если ценить его по эффективности, то есть по способности убить или покалечить, то и здесь ему не будет равных. Тяжеловат, конечно, тут нечего возразить сторонникам самых именитых конкурентов «Миротворца» — «люгера» и «маузера». Но зато если выпущенная из них пуля, быстрая, малого калибра, в стальной оболочке, прошьет вас насквозь, оставив аккуратную дырочку, и потратит львиную долю своей энергии на отдаленные детали пейзажа, то большая, тупорылая, свинцовая пуля кольта при попадании в тело сплющивается от удара и благополучно расстается со своей энергией, дробя вам кости и разрывая ткани.

Короче, если пуля «Миротворца» попадет вам, скажем, в ногу, вы не отступите за угол, крепко выругавшись, чтобы прикурить сигарету перед тем как влепить своему противнику пулю между глаз, а просто упадете на пол без сознания. И если она попала в бедро и вам посчастливилось остаться в живых, несмотря на порванные артерии и шок, то на остаток жизни придется запастись костылями — раздробленная бедренная кость не оставляет хирургу другого выбора, кроме ампутации. Вот я и застыл на месте, затаив дыхание, потому что дуло «Миротворца», вызвавшего столь неприятные мысли, смотрело мне прямо в правое бедро.

Кстати, еще одна особенность «Миротворца»: для того чтобы нажать на курок, требуется значительное усилие, поэтому метко стрелять невозможно, если рука недостаточно сильна и тверда. Но здесь надеяться было не на что. Рука, сжимавшая кольт и опиравшаяся на стол в радиорубке, была крепка, как ни одна рука, которую мне доводилось видеть. Она была абсолютно неподвижна. Я видел ее отчетливо, хотя радиорубка почти полностью погружена во мрак. Реостат настольной лампы выкручен практически до отказа — она едва светилась, вырывая из темноты круг желтого света на металлической поверхности стола и кисть руки, сжимавшей револьвер. Рука держала его так неподвижно, как будто была сделана из мрамора. За островком света я наполовину ощущал, наполовину угадывал очертания фигуры человека, облокотившегося на спинку стула. Голова чуть склонена набок, свет лампы слегка поблескивал в уставившихся на меня.из-под козырька фуражки глазах.

Очень медленно и напряженно я приподнял руки, ладонями наружу, до уровня плеч. Тщательность этой процедуры даже у самого впечатлительного человека не должна была вызвать подозрения, будто я затеял какой-нибудь подвох. Предосторожность явно не обязательная, так как у человека, сидящего за столом, похоже, совсем не было нервов, а у меня и мысли не возникало о том, чтобы сопротивляться. Солнце уже давно зашло, но слабая красная полоска еще виднелась на горизонте с северо-запада и меня должно было быть хорошо видно на ее фоне через распахнутую сзади дверь рубки. Сидящий за столом, вероятно, держал левую руку на ручке реостата, чтобы в любой момент осветить меня. Но главное — пистолет! Мне платили за риск. Мне платили за то, что я иногда подвергал себя опасности. Но мне не платили за то, чтобы я лез под пули, как идиот или самоубийца. Я поднял руки выше и постарался придать лицу самое миролюбивое выражение. В моем состоянии это было не очень сложно.

Человек с пистолетом не произнес ни слова и не шелохнулся. Он казался совершенно невозмутимым.