Кто бы ни изобрел шахматы, разбирался он в делах этого мира не хуже, чем иные разбираются в часовых механизмах. Он признал некий факт и основал на нем игру. А признал он, ясное дело, следующее: король не играет особой роли, пока счастье на вашей стороне. Пусть стоит себе в углу и тешится своим бессмысленным величием. Однако стоит вам начать проигрывать, и король становится фигурой, требующей вашего постоянного внимания.

В так называемой реальной жизни (это всего лишь большая игра, пусть весьма недурная) король может называться как угодно. Зовите его Папой, Президентом или Председателем. Значение его растет по мере того, как противник развивает атаку. И вы должны постоянно защищать свой символ власти. Иначе проиграете.

И все же игра не проиграна, пока ваш король в состоянии сделать ход. Потому-то люди, которым не терпится открыть новую эру в политике, бросают королей в темницы и отрубают им головы. Без головы на плечах ваш король может сделать ход только в направлении кладбища, а оно за чертой жизни, и это уже не в счет.

Я люблю добрую драку, хотя мне часто говорили, что этого следует стыдиться. Однако я заметил, что люди, которые стремятся привить мне основы морали, сражаются языками не менее сурово, чем иные из нас кулаками, и не так достойно. Также мне говорили, и частенько, что мне — равно как и американцам — стыдно драться на стороне короля. Милые старые дамы и господа уверяли меня, что это безнравственно — оказывать помощь и поддержку разбойнику с большой дороги, ведь он вдобавок еще и безбожник-магометанин. И уж совсем отвратительно, что он храбро и без всякой злобы стремится держать слово и спасти свою страну.

Но если вы получили все, что душе угодно, знаете ли вы большее удовольствие, чем предложить руку тому, кто вам по нраву, когда он пытается добиться своей цели? Я — нет. Конечно, некоторые слишком многого хотят, и навязывать им свое мнение суть проявление дурного тона и пустая трата времени. Но если есть разумная цель и друг, которому нужна ваша помощь, есть ли большее удовольствие на свете, чем рисковать своей шеей ради того, чтобы ему это удалось?

Этот разговор и обращение Джереми в сторонника великой идеи имели место, когда мы ехали через пустыню в Иерусалим. Путешествие на верблюдах заняло у нас неделю. Мы ехали с шумом и звоном, хотя всю дорогу было не продохнуть — и от жары, и от самума, из-за которого у нас все время был полон рот песку. Впрочем, это не мешало нашим сопровождающим то петь, то спорить без умолку. Помимо нашего старого Али-Бабы и его шестнадцати сыновей и внуков, с нами шел десяток парней, с которыми Джереми познакомился на дорогах Аравии. Парней, с которыми он был не разлей вода, ибо они знали тайну его золотых приисков.

Власть Грима значительно окрепла по пути к нашей прошлой цели. Не секрет, что успех и безопасность зависят от быстроты его реакции. На обратном же пути людям хочется расслабиться. К тому же арабы особенно склонны к головокружению от успехов. От свободных людей, когда над ними не каплет, не так-то просто добиться послушания. Но тут на выручку пришел Джереми.

Он умел показывать фокусы, и арабы, глядя на это, вели себя как сущие дети. Они охотно слушались человека, который превращал живого цыпленка в двух, разрывая его пополам. Они без ропота разбивали палатки после того, как он проглатывал дюжину яиц и тут же извлекал их из-под верблюжьего хвоста. Ради человека, способного к чревовещанию и заставляющего верблюда читать молитвы, они готовы были простить, пусть на время, даже заклятых врагов.

В итоге мы путешествовали, как бродячий цирк. Джереми поразительно бегло тараторил на живом арабском и почти не повторял свои фокусы. Все это было очень кстати и очень хорошо для нашей оравы… но не столь хорошо для самого Джереми. Он из тех славных, вечно юных ребят, которым даже случайный лучик славы способен вскружить голову. Нет, он отличный малый, отважный и находчивый друг, который пойдет с тобой до конца и не колеблясь рискнет своей шеей ради любого, кто ему по душе. Таков он во всем. Он обладает здравым смыслом и не падок на лесть — вы знаете, как женщины льстят мужчинам с веселыми глазами и маленькими темными усиками. Ни разу не случалось, чтобы он попадал в передрягу и не посмеялся бы над этим, прежде чем выбраться из нее. Но ни разу он не нашел себе дела, за которое счел бы нужным держаться больше года, от силы двух. Он вообще редко занимается чем-то одним больше шести месяцев подряд. Он прыгает от одного к другому, ибо весь мир для него так интересен и забавен, а большинство людей настолько готовы с ним подружиться, что он всегда уверен, что с гарантией совершит мягкую посадку там, за горизонтом.

И вот к тому времени, когда мы добрались, наш друг Джереми созрел для чего угодно, но только не для затеи, о которой мы договорились. Поскольку мы непрерывно говорили о ней почти всю дорогу от Абу-Кема до Иерусалима, это дело мало-помалу стало казаться ему таким же скучным и малопривлекательным, как его собственные старые фокусы. С другой стороны, Иерусалим сулил массу развлечений. Мы не провели на квартире Грима и полутора часов, как Джереми с головой ушел в спор. Он явно намеревался нас покинуть. Грим, предпочитающий арабское платье и не надевающий форму без крайней надобности, направился прямо к телефону, чтобы по-быстрому доложить в штаб. Я повел Джереми наверх, дабы сбросить свой экзотический наряд и подобрать ему костюм, более подобающий австралийцу. Однако ничего подходящего не нашлось, ибо вешу я почти столько же, сколько Грим и Джереми вместе взятые. Пока я сбривал черную растительность, каковой мать-природа украшает мое лицо всякий раз, когда я несколько дней пренебрегаю бритвой, он вдоволь надурачился, надевая то, что я ему предложил, и опять влез в свое арабское одеяние.