Не помню. Абсолютно ничего не помню.

До сих пор перед глазами лишь тот миг, когда разум окутали непроглядные шоры. Тьма поглотила сознание. Было такое чувство, будто находишься в глубоком каменном мешке. Ни одного проблеска света. Ни одного намёка на него. Ни одного лучика.

И я, такой беззащитный, на холодном каменном полу.

А ещё помню страх.

Это был страх маленького ребёнка, покинутого своей матерью. Покинутого навсегда, а не на время, где-то непроходимой чаще. Это был страх одиночества. Страх душевной боли.

Во рту пересохло. На глаза словно навалилась громадная гора. Открывать их было больно, даже не смотря на то, что вокруг царил полумрак. В воздухе пахло дымом.

Я попытался встать, но резкая боль вырвала из груди сдавленный стон.

— Лежи, не прыгай, — послышался строгий женский голос.

Что-то тёплое коснулось лба.

— Наконец-то жар спал, — снова сказал тот же голос.

Утро… Да, я был уверен, что это было утро.

Бывает так, когда слишком долго отдыхал, вдруг во всём теле просыпается непреодолимое желание действий.

Я открыл глаза и смотрел сквозь занавесь в сторону предполагаемого окошка. Тело ныло. Ему жуть как не хотелось лежать. И я встал. Вернее, сначала сел.

Шкуры сползли вниз, обнажая сухопарое тело. Бледная кожа, тусклые вкрапления шрамов. Последние постепенно пропадали, словно рассасывались, и теперь с трудом можно было сказать об их «свежести».

В доме было тихо. Слышно было, как в печке гудит огонь. Пахло чем-то горьковатым. И ещё пахло жареным мясом.

…Лошадь сильно хрипела. Розовая пена вырывавшаяся из её рта, забурлила; животное споткнулось и рухнуло на пожухлую траву. Я едва-едва успел вытянуть ногу из стремени и покатился по земле.

Стоял тихий холодный вечер. Небо, окрашенное сине-багровыми полосами облаков, устало глядело на меня.

Я был не в силах встать. А рядом доходила раненная, да ещё и загнанная лошадь.

Где-то глубоко в душе мне было её жаль. Надо было бы помочь, попытаться прекратить её страдания, но разум охватила какое-то безразличие.

Я устал. Безумно устал. Второй день в бегах. Без сна, отдыха… Петляю по лесам, что заяц, сбивая со следа.

Уже светало. Небо окрасилось в нежно-розовые тона. Откуда-то потянуло хлевом и ещё парным молоком.

Лицо Стержнева было каким-то острым. Мне даже показалось, что оно чуть вытянулось.

— Не люблю делать не свойственную мне работу, — недовольно говорил он, грея руки у огня. — Эх, нет на них Ермолая…

— Да уж, — кивнул стоявший рядом седой ратник с нашейником сотника.

Это был тот солдат, который задал вопрос о том, что дальше делать. Выглядел он постарше Влада и, причём, прилично.

Молотов мне не нравился. Думаю, что он это понимал.

— Откуда ты? — спросил Демьян, внимательно рассматривая меня.

Делал он это весьма профессионально, как рассматривают товар, который намериваются приобрести: придирчиво, да ещё с недовольной миной на лице.

Я не ответил. Судя по всему, Молотов не узнал во мне ту «пьянь», которую его ребята оттолкнули в снег.

— Понимаю, — купец чуть развёл руками, стараясь не выдавать своего раздражения. — Можешь не говорить. А мне тебя так расхваливали.

— Вот слушай, — обычно начинал рассказ Гомонов.

И я слушал про его жизнь, про дела в Сиверии, про то, как выбирали место для новой столицы Кватоха. Со всей многочасовой беседы я постарался вынести только то, что посчитал важным для себя.

— Служилые люди всегда составляли тот костяк, из которого потом, собственно, и образовалась правящая каста Кании. Ожалованные землями — вотчинами, после изнурительной войны с орками, эти люди со временем стали относить себя к благородному сословию. Их власть и влияние росло с каждым годом, а с ними росло и их благосостояние.

Наряду с военной службой, знать занимала и много иных ключевых правящих постов. Единственными оппонентами им стали маги. Правда борьба между этими правящими классами не была кровавой, скорее даже взаимодополняемой. Ведь даже великий Тенсес долгое время служил императорской семье Валиров.

Но вот пришло время и всё в этом мире поменялось. Третья сила, которая взяла бразды власти в свои руки, была Церковь.

Я открыл глаза. Свет за маленьким окном едва-едва забрезжил.

Разум поспешил окончательно проснуться и мысли «вскочили» со своих насестов, словно встревоженные курицы.

Где я?

И тут же ответ: у Руты.

Горячее женское тело, бархатистая кожа… Моя рука, словно обладая собственным разумом, захотела пройтись по возбуждающему взгляд изгибу бедра. А затем заползла на её мягкий живот… Желание набежало жаркой сбивающей с ног волной.

Отец братьев Молотовых — Савватий Григорьевич, происходил из известного сиверского рода железодобытчиков. После несчастного случае в одном из старых забоев Срединного хребта, мать овдовела и, не будучи в состоянии прокормить семью (кроме четырёх братьев у Молотовых было и две сестры, позже выданные замуж за столичных купцов), устроила старшеньких Егора да Демьяна (последнему было на тот момент девять лет), работать в лабазы некого Ануфриева, торговавшего пушниной. Это хоть как-то помогло свести концы с концами, да не помереть семье с голоду. Надо сразу сказать, что Ефим долго там не засиживался и нанялся работать на дальних факториях скупщиком меховых шкур у промысловых охотников. А вот Демьян быстро раскусил саму суть торговли, и уже через год подсоблял управляющему. А ещё через три года стал у Ануфриева правой рукой.

Надо сказать, что молодые годы Демьяна, о которых он порой вспоминал все же со своеобразной гордостью (мол, я такое прошёл, что вам и не снилось!), не были такими уж благополучными. В жизни он пережил всякое. Были и страшные предательства; и мошенники его подставляли, да так, что пришлось продавать отчий дом за долги; потом было скотское отношение, и ему приходилось наниматься на такие работы, за которые даже бродяги не брались.

Но ужасней из этого всего было другое, отчего он на несколько дней впал в такую чёрную депрессию, что многие подумывали, будто он наложит на себя руки. Демьян в тот период только-только выкарабкался из «ямы», и тут — жестокая гибель его жены с двумя малыми детьми, которых зарезали воры… Потом он так повторно и не женился.

В общем, всего так сразу и не перечислишь.

Железный характер, стоическое отношение к невзгодам, напористость — всё это вывело Демьяна сначала в одних из лидеров молодого посёлка, а потом и сделало богатейшим человеком Сиверии. Его слово практически никогда не расходилось с делом. Поэтому, хотя бы уже за одно это Демьяна уважали.

У воды было очень холодно. Мороз пробирал до самых костей. Утренний иней окутал всё вокруг: кусты, деревья, сухой рогоз, даже бороды людей.

— Ну что? — тихим шёпотом спросил нетерпеливый Смола.

Конев даже не обернулся, продолжая наблюдать за островом.

Водяники сильно удивляли, и одновременно пугали меня. Во всём, чтобы они не делали, я видел чуждость. Мне всё казалось непонятным, даже нереальным. Здесь не было ничего из того, что обычно называют словом «человеческий». Это всё равно, что наблюдать за жизнью, скажем, бобров, или жизнью волчьей стаи. И вроде бы и понятно, что делают, но почему, зачем именно так — все эти и подобные этим вопросы остаются висеть в воздухе.

Сутулые бледно-голубые фигуры водяников, одетых лишь в набедренные повязки, чётко выделялись на молочно-белом снегу. Меня удивляло то, что они спокойно входили в ледяные воды Вертыша, копошились в них, видно ловя рыбу, а потом также преспокойно выходили на берег. Как будто сейчас на дворе лето, а не зима с крепким, щипающим за нос и уши, морозом. Их лупатые рыбьи морды были до отвращения неприятны.