Это случилось в маленькой стране на затерянном острове посреди океана, где уровень представлений местного населения, ограниченного пределами пространства и времени, не поднимался выше слепой зависимости от вещей предметного мира.

По законам множеств равнодействующие силы истории этой страны пребывали в точке кризиса. Свободная в выборе, она, подобно ветру, на самом деле безвольно неслась в общем потоке неизвестно куда. Саморазрушение замедлилось и застопорилось, титульный род перестал рожать, и лишь на окраинах неудержимо размножались племена. Время перестало идти, образуя заводи, покрывшиеся болотной тиной, и расплескать ее могло лишь одно – взрыв тлеющего вулкана посреди этого острова, и затем последняя гигантская волна, которая затопит все.

Прошло много времени с тех пор, как я попал в эту страну, где теперь, в темнице, жду приговора. Врата тюрьмы – это вход в ад, установленный мистической силой общественного договора, где и жертва, и даже надзиратель уже не принадлежат себе. Замкнутый в клетку клубящийся кошмар болезненного состояния, утягивающий в безумие. Здесь задача – не вернуть человека к нормальной жизни, а довести его до дна падения.

Мне теперь это на руку. Спасительная могила, где похоронил себя после смерти той, которую любил.

А было так.

Я очнулся на кромке берега, у носа плескались волны. Болела голова, я потрогал затылок, там был синяк.

Плоская первобытная земля, как будто попал во времена, когда еще не зародилась жизнь. Далеко невысокие неприметные сопки, и возвышается странная гора, из которой идет дым. Может быть, этот остров вулканической природы? А сзади только водный горизонт перед глазами – бесконечный океан, серьезный, не допускающий легкомыслия. Он навевал одиночество, словно за этим горизонтом новый горизонт, и нет ему конца. Здесь хорошо начать новый человеческий род, если бы рядом оказалась Ева.

Потрогал себя, комбинезон высох. Летнее тепло. Что случилось? Да, был в командировке на краю моей земли, куда-то летел и потерпел крушение. Наверно, попал в быстрое теплое течение, вроде Гольфстрима, оно унесло неведомо куда. Что это за берег?

В обитель ворвались несколько человек в черной форме, и, несмотря на протесты монахов, меня скрутили и повезли куда-то на дребезжащей служебной «колеснице».

Дом допросов не отличался от общего серого фона зданий, серое длинное здание с угрюмыми башенками по углам.

Меня подхватили под руки и привели в кабинет с вывеской «Разследовательный орган». Это было голое помещение с большим прямоугольным столом и крашеными деревянными скамейками по бокам, как будто сделанными одними и теми же равнодушными руками. За столом сидели люди в черных мантиях с погонами, с рядами медалей на груди. Такую одежду могло создать только суровое воображение, странно соединенное с ребячливостью.

Знакомый толстяк-атаман, неуклюжий и короткошеий, смотрел настороженно.

– Так откуда ти?

Чтобы впредь не попадать впросак, я перерыл всю библиотеку открытий и догадок, собранных в обители старца, открыл в ущелье хранилища-подвала залежи заплесневелых книг по истории, экономике, в том числе этой земли. Здесь были даже глиняные таблички, кто знает, может быть, из самой Александрийской библиотеки. Нашел много философов и экономистов, от Аристотеля до Канта, но, наверно, не позже. Они знают нашу историю! Оказалось, многое из истории моей страны – общее. Откуда? Неужели существовал какой-то тоннель, через который мы были некогда связаны?

Мой взгляд аутиста открыл в залежах книг и летописей калейдоскоп странного постоянства кровавых событий.

История новых гуннов развивалась ровно, в отрыве от остальной дерущейся цивилизации, но общие с ней тенденции прослеживались.

Она остановилась на каком-то этапе. Еще не закончился «железный век». Промышленность – на уровне средних веков: преобладают фабрики типа «свечных заводиков», паровые машины, солеварки и ветряные мельницы. На причалах самого большого порта, куда я ходил в надежде выбраться из Острова на родину, вечно громыхают примитивные краны, описывая своими руками круги с грузом, чтобы попасть ими в трюмы пароходиков, перевозящих рыбу, пеньку и специи. Странен вид движенья железного, заслонившего веру Творца, так остывшего, отяжелевшего у грустящего скучно лица.…

Для археологов и историков Остров был бы чудом, сохранившим многие древние обычаи почти в неприкосновенности.

Чем дальше, тем больше я убеждался, что эта страна находится внутри своей истории, как внутри муравейника, куда муравьи тащат свои былинки. Эта история для них – все. Заменила им историю самой вселенной, где есть другие развития, более грандиозные, но которая ничего не может дать, «ни съесть, ни выпить, ни поцеловать», хотя она внутри них, всей своей таблицей химических элементов Менделеева. Так мне представилась их слепота, ограниченная пространством и временем.

Их летописцы-исследователи копаются в кровавых событиях отдельных судеб завоевателей, принимаемых за историю. Но земля со стороны космоса – маленький беззащитный драгоценный сапфир, который можно закрыть большим пальцем (как это сделал космонавт, ступивший на Луну), и в круговом движении фантастических планет, готовых сорваться со своих орбит, кроются другие конфликты, несравнимые с возней в муравейнике.

Впрочем, большинство считает, что знает историю и без изысканий летописцев. Им ли не знать! Потому не придают ей значения. Их настоящий интерес – свое гнездо, семья (они, как японцы, считают родственные узы более крепкими, чем общественный договор).

Политикой государства гуннов является поддержание высоких истин – скрижалей морали и нравственных ценностей, данных Богом их истории и спрятанных в ларце-ковчеге. История с ее культурой – сакральное место для их выражения, ее деяниями прикрывают самое серьезное – хищные инстинкты. Ею, как завесой, прикрываются для успокоения совести все темные и явные делишки политиков, публичных кумиров и простого народа, тайные слезы в частных владениях и пылкие речи на народных трибунах, где бьют себя в грудь, воюя за истину. Совесть – понятие растяжимое, как растяжима вселенная.

Известно, недоговаривают все. Ты открываешь рот и выдаешь только ту часть правды, которая требуется для слушающего. Здесь же выражение истин не скрытые симулякры, а открытое деловое использование их в своих целях. Это прачечные для отмывания темных доходов. Подушки для амортизации социальных протестов.

В сезон начала лета неожиданно почернело небо, пошел снег, и скоро страшно похолодало.

Толпы гуннов выскочили на улицы.

Что это? Мир сошел с ума!

Снова накрыл пережитый ужас всеобщей катастрофы, проснулись дремавшие тревоги – вот-вот потухнет колеблющийся огонек существования. Время уплотнилось, обнаруживая тесноту близости людей. Нас по-прежнему преследовало жестокое божество древних гуннов.

Вскоре завалило снегом недавно отстроенный большой дворец, почтовый центр с парком почтовых колесниц, длинную темную тюрьму, времянки-хижины и кибитки. Кое-где сугробы по самую крышу. Почернела зеленая листва могучих дубов.

Начиналось с прилива энтузиазма.

Я понимал, что просто уличной борьбой мы ничего не добьемся. И, наконец, мог с чистого листа осуществить то, о чем тосковал, уставший от одиночества в средневековье. Вся моя тоска по родине уходила в эту особую природную зону в глухой глубинке провинции, где мы создавали новый мир – первый пилотный проект «Футурополиса» с экологически чистыми поселениями. Пришлось ввести новое понятие – экологии (знающие гунны понимали этот античный термин дома и логоса).

Я задумал неведомое пока свободное общество, я бы сказал, перепрыгивающее через капитализм и социализм. Экополис как нельзя лучше подходил гуннам, как первые вольные города с их свободой и взаимопомощью, самоуправлением, которые воссоздаются теперь и в моей потерянной стране.

На «Большой земле» скептически усмехались. Купец, строящий терема богатым, говорил, уводя бегающие глаза в сторону:

– Вие призываете в увлекательную экскурсию в строгие геометрические схемы, кдето всички е ясно и разбираемо, и полный тупец.

Мы по-прежнему встречались с моим старым приятелем Савелом. Он потерял жену, не успевшую выбраться из-под пепла Колоссео, и все свое движимое и недвижимое, достаточное для отрадного обитания в своей скорлупе. Теперь он жил в палатке.

– Вулкан многое из меня выжег, – признавался он. – Может быть, саму жизнь.

Действительно, у него уже не было двусмысленной ядовитой улыбки, делающей его лицо неискренним.

Долгое общение со мной не прошло для него даром. Я с удивлением заметил, что он превзошел учителя: быстро освоил и самодеятельно развил некое подобие современной мне философии, которую я ему как мог излагал, и проникся постмодернистскими идеями, то есть что любая истина относительна.

Наверно, благодаря выпытыванию у меня идей будущего, то есть моей родины, он стал выдающейся личностью среди гуннов, и мог хитро играть с их верой и предрассудками, скрытно высмеивая их.

Нам не хватало госресурса, то есть поддержки государства. Наш энтузиазм почему-то пропадал в недрах государственных органов.

«Мы вас услышали», – обычно говорили высокопоставленные чиновники, и дальше ничего не происходило. Теодорих передал через секретаря, что ресурсов у него нет.

Я вдруг понял, что нас не слышат те, кто якобы приветствовал освобождение народа, а теперь захватил власть. Мы упустили шанс. Да и был ли он при существующем раскладе пассионарных сил?

В части общества шло брожение. Хотели перемен. Это снова грозило разделением на враждующие стороны.

От неизвестных приходили угрожающие записки, что сожгут все, что понастроили пришлые.

Первый тревожный сигнал пришел из Органа «позоров» и зрелищ.

На «позорах», ставших основным разносчиком информации, властвуют шустрые молодые ведущие – умельцы на все руки: знатоки философии, социологии, спортивных и воинских состязаний, и просто интимные поверенные страдающих душ.

На экране живых теней мы увидели студию. Полукругом сидели живые тени представителей местной элиты: известные глашатаи-обозреватели новостей с гибкими хребтами, упертые чиновники новой администрации, бородатые опричники отдела безопасности, созданного Теодорихом, тонко улыбающиеся стряпчие, готовые к бою куртуазные дамы. Среди них я увидел красавца Либерала, купца-ростовщика с круглым небритым лицом и бегающими глазами, и похожего на тумбу преображенного атамана.

Я смотрел на экран и не видел ни одного близкого по духу лица, и это вызывало смутное опасение. Те читали другие газеты, смотрели другие зрелища, вели другие диспуты.

Посреди арены бегал с большим усиливающим речь устройством в руке ведущий Савел, цепко держащийся за сценарий диспута и рьяно бросающийся в гущу «жареных» фактов. Он энергично кричал: