В любых биографических исследованиях о поэте прочно обосновались упоминания о полиции, III Отделении, Бенкендорфе. У читателя, безраздельно находящегося во власти поэтического гения, это не может не вызвать противоречивого чувства. Зачем такое соединение самого светлого и самого черного (самого грязного)? Так ли уж много это все значило в жизни поэта? Ю. Нагибин по этому поводу замечает: «Можно подумать, что почти вся недолгая жизнь поэта ушла на борьбу с жандармами и Бенкендорфом. Это унижает Пушкина».

[4]

Действительно, Пушкин был неизмеримо выше всех бенкендорфов, и жизнь поэта, разумеется, не сводилась к борьбе с ними. Но, увы, факты есть факты, и не считаться с тем, что полиция и бенкендорфы серьезно отравляли жизнь гения, было бы также отступлением от исторической правды. Например, хотя бы один факт: для того, чтобы выехать в 1831 году ненадолго из Петербурга в Москву, не попав к Бенкендорфу, Пушкин должен был «испрашивать» на то согласие у

квартального надзирателя

(!), а затем униженно объясняться по этому поводу с шефом жандармов.

Когда поэт вызвал к себе профессиональный интерес тайной полиции? Сохранившиеся официальные документы позволяют связать этот интерес с доносом, поступившим 2 апреля 1820 г. на имя министра внутренних дел Кочубея. В нем В. Н. Каразин информировал министра: «В самом лицее Царскосельском государь воспитывает себе и отечеству недоброжелателей… Это доказывают почти все вышедшие оттуда… из воспитанников более или менее есть почти всяк Пушкин, и все они связаны каким-то подозрительным союзом, похожим на масонство, некоторые же и в действительные ложи вступили… Кто – сочинители карикатур или эпиграмм, каковые, например,

на двуглавого орла, на Стурдзу,

в которой высочайшее лицо названо весьма непристойно и пр. Это лицейские питомцы!..»

[5]

Несколько слов о доносителе – Каразине (1773–1842). Это очень противоречивая личность. С одной стороны, еще в начале царствования Александра I в 1801 году он высказывал в письме, написанном непосредственно на «высочайшее» имя, мысли, направленные на ограничение самодержавия законами, облегчение положения крепостных крестьян, введение гласности судопроизводства. С такого же рода советами он и позднее обращался к правительству. За эти взгляды Каразин был подвергнут репрессиям: на полгода заточен в Шлиссельбургскую крепость (в 1820 г.), а потом лишен права проживать в Петербурге и Москве и находился под надзором полиции. С другой стороны, указанный верноподданнический донос министру внутренних дел. С одной стороны, близость к Радищеву, обширная просветительная деятельность, неоспоримые заслуги в основании Харьковского университета. С другой – собственное объяснение мотивов одного из его доносов на Пушкина, разъясненного им самим в его письме В. П. Кочубею от 4 июня 1820 г.: «…единственная цель моя быть употребленным по департаменту, который я предполагаю

необходимым и

который поручениями Лавровым, фон Фоком и Германом никоим образом заменен быть не может!».

[6]

Каразин имел в виду департамент Министерства внутренних дел, осуществлявший функции тайной полиции. Он советует министру, чтобы это дело было поставлено фундаментально, а не строилось в расчете лишь на одно мастерство таких энтузиастов, как, например, фон Фок и Лавров.

В специальной работе, посвященной описанию жизни и деятельности Каразина, все позитивное в этой личности (то, что мы называем «с одной стороны») настолько перевешивает отрицательное, что автор ее приходит к выводу о том, что доносов Каразина Кочубею вовсе не было.

Почему же Каразин привлекал внимание тайной полиции к эпиграмме молодого Пушкина на Стурдзу? В ней всего четыре строки:

Пушкин был направлен на службу в так называемый Попечительный комитет о колонистах Южной России, принадлежащий к ведомству иностранных дел и находившийся в Екатеринославе. Возглавлял этот комитет, как уже отмечалось, И. М. Инзов, герой Отечественной войны 1812 года, благожелательно относившийся к сосланному поэту. Одной из причин этого было также доброе отношение к поэту со стороны И. А. Каподистрии, который в это время возглавлял (вместе с К. В. Нессельроде) Коллегию иностранных дел

[27]

и был непосредственным начальником Инзова. В официальной депеше от 5 мая 1820 г. о прикомандировании Пушкина к канцелярии Инзова (завизированной императором), подкупающей современного читателя искренней заботой о юном поэте, а также высокой оценкой его как поэта и человека, Каподистрия дает ему следующую характеристику:

«Исполненный гордости в продолжение всего своего детства, молодой Пушкин оставил родительский дом, не испытывая сожаления. Лишенный сыновней привязанности, он мог иметь лишь одно чувство – страстное желание независимости. Этот ученик уже рано проявил гениальность необыкновенную…

Нет той крайности, в которую бы не впадал этот несчастный молодой человек, – как нет и того совершенства, которого не мог бы он достигнуть высоким превосходством своих дарований.

…Он будет прикомандирован к вашей особе, генерал, и будет заниматься в вашей канцелярии как сверхштатный. Судьба его будет зависеть от успехов ваших добрых советов.

Соблаговолите же дать ему их…»

[28]

Жизнь подбрасывает иногда на редкость замысловатые неожиданности. Допустим, как могут относиться друг к другу «дивный гений» и агент тайной полиции? По-видимому, один из них может быть только надзираемым, а другой – надзирающим. Однако И. П. Липранди – не рядовой, а деятельнейший агент тайной полиции, профессионал, в кишиневско-одесский период жизни поэта был его близким другом. В письме к Вяземскому в начале 1822 года Пушкин пишет о нем: «Он мне добрый приятель и (верная порука за честь и ум) нелюбим нашим правительством и в свою очередь не любит его» (10, 32). Близкие связи Пушкина с Липранди в кишиневский период подтверждал в своих мемуарах и А. Ф. Вельтман (писатель, служивший в Кишиневе военным топографом и встречавшийся с Пушкиным): «Чаше всего я видел Пушкина у Липранди, человека вполне оригинального по острому уму и жизни. К нему собиралась вся военная молодежь, в кругу которой жил более Пушкин».

[44]

Бесспорно, что И. П. Липранди – весьма загадочная личность с необычной биографией. Он представлял большой интерес и для Пушкина. В литературоведении справедливо считается, что Липранди является прототипом Сильвио в пушкинском «Выстреле». Липранди – участник русско-шведской войны (1808–1809), за проявленную храбрость награжден орденом Анны 3-й степени и золотым оружием (шпагой). В Отечественную войну 1812 года принимал участие в боях при Бородино, Малоярославце, был ранен, награжден орденом Владимира 4-й степени, а также стал георгиевским кавалером. В 1815 году – начальник русской военной агентуры в Париже. На этом посту тесно сотрудничал с префектом парижской сыскной полиции известным Видоком. Объединенными усилиями ими был раскрыт антиправительственный бонапартистский заговор. Попутно Видок ознакомил Липранди с трущобами и тайнами Парижа. Но так удачно начавшаяся карьера военного разведчика вскоре дала трещину. За одну из своих многочисленных дуэлей Липранди попадает в опалу, и в августе 1820 года он уже продолжает службу обычным армейским подполковником в Кишиневе. Здесь, обладая недюжинными способностями к военной разведке и глубокими познаниями в отношении Турции и Молдавии, он вновь пошел в гору и возглавил агентурную работу в штабе русских войск в Бессарабии. На этот период приходятся и близкие отношения Пушкина с Липранди. В 1822 году Липранди вышел в отставку. В дальнейшем восстановленный на службе, он стал чиновником особых поручений при новороссийском генерал-губернаторе графе Воронцове в Одессе. После разгрома восстания декабристов Липранди был арестован по обвинению в причастности к декабристскому движению, но спустя месяц с небольшим освобожден с «оправдательным аттестатом». В дальнейшем принимал активное участие в русско-турецкой войне 1826–1829 гг., в которой также проявил себя незаурядным военным разведчиком. В 1832 году в звании генерал-майора окончательно вышел в отставку, много писал о своей профессиональной деятельности, стал признанным теоретиком военной разведки. В 1840 году Липранди – чиновник особых поручений при министре внутренних дел. На этом посту особую известность он приобрел своей провокационной деятельностью по раскрытию кружка петрашевцев.

В литературоведении спорным является вопрос о том, был ли Липранди агентом тайной полиции (а не только военным разведчиком) в свою кишиневско-одесскую бытность, т. е. во время дружеских отношений с Пушкиным. Трудность решения этого вопроса заключается в том, что, разумеется, военная разведка не отделялась непреодолимым барьером от агентурно-сыскной работы тайной полиции (хотя бы по методам). Первая деятельность в отличие от второй никогда не была порицаемой в обществе и всегда рассматривалась как обычная разновидность воинской службы вообще. Военно-разведывательной деятельностью занимался по долгу службы, например, П. И. Пестель. В. В. Вересаев приходит к выводу, что Липранди в кишиневский период не шпионил за Пушкиным. М. В. Нечкина и П. А. Садиков считают, что Липранди в то время не был провокатором – агентом тайной полиции, а являлся членом Южного тайного общества. Это мнение основано на воспоминаниях декабриста С. Г. Волконского, утверждавшего в своих «Записках», что Липранди был в «уважение его передовых мыслей и убеждений принят в члены открывшегося в 15-й дивизии отдела тайного общества, известного под названием „Зеленая книга“

Однако ряд исследователей выдвигают версию, в соответствии с которой Липранди являлся агентом тайной полиции уже во время своей кишиневской службы (П. Е. Щеголев, С. Я. Гессен, С. Я. Штрайх, Б. Л. Модзалевский, Б. А. Трубецкой и др.). Так, Б. А. Трубецкой приводит в пользу этой версии по крайней мере семь доводов. Первое – его связь с руководителями политического сыска в России Бенкендорфом и Дубельтом. В 1872 году он сам писал о своей «испытанной 37-летней взаимной дружбе» с Дубельтом. Однако, если из 72 вычесть 37, то получится 35, а это означает, что «дружба» (знакомство их произошло раньше) началась значительно позже кишиневского периода жизни Пушкина. Второе – Б. А. Трубецкой ссылается на откровения самого Липранди относительно форм и методов агентурно-провокаторской деятельности и своего отношения к революционному движению в своем «Объяснении» к своей же «Записке» в III Отделение, сочиненной им в 1849 году. Там Липранди пишет, что революционные заговоры – это «зло великой важности, угрожающее коренным потрясением общественному государственному порядку», что «таков мой образ мыслей и таково мое внутреннее убеждение», что он «почитал себя в обязанности следить все нити порученного моему наблюдению дела, как бы они при первом взгляде ни представлялись ничтожными и не заслуживающими внимания…»

Слабым, по нашему мнению, доказательством (его можно считать седьмым) является и ссылка на письмо Н. С. Алексеева Пушкину от 30 сентября 1826 г. В нем Алексеев сообщает поэту, что Липранди «живет по-прежнему здесь довольно открыто и, как другой Калиостро, бог знает откуда берет деньги».

Переписка поэта свидетельствует о том, что одному из самых сильных любовных увлечений Пушкин был обязан не кому иному, как агенту тайной полиции. Последний, вернее последняя, является и адресатом одного из шедевров пушкинской лирики – «Что в имени тебе моем?». Оно написано 5 января 1830 г. в ответ на просьбу польской красавицы Каролины Собаньской. 2 февраля Пушкин написал в ее адрес два письма, поражающих нас глубиной его чувств к адресату. В одном из них сказано: «Сегодня 9-я годовщина дня, когда я вас увидел в первый раз. Этот день был решающим в моей жизни» (10, 270). Следовательно, Пушкин познакомился с Собаньской в феврале 1821 года во время кишиневской ссылки, в один из своих приездов из Кишинева в Киев. Каролина Собаньская, урожденная графиня Ржевусская, дочь киевского губернского предводителя дворянства, впоследствии тайного советника и сенатора, видного масона, получила отличное образование, слыла прекрасной пианисткой. Юной девушкой ее выдали замуж за пятидесятилетнего помещика, но жила она с ним недолго. В 1819 году сблизилась с графом И. О. Виттом – начальником военных поселений в Новороссийске, организатором тайного сыска за декабристами на юге (и впоследствии за Пушкиным в Михайловском). По воспоминаниям современников, Собаньская страстно любила этого человека, нравственные качества которого были таковы, что даже великий князь Константин Павлович (моралист, как известно, не особенный) называл его «негодяем» и «достойным виселицы». Связь их продолжалась до 1836 года. В Собаньскую был влюблен и Адам Мицкевич, посвятивший ей ряд стихотворений. Не менее чем сама Каролина известна в литературе и ее сестра – Эвелина Ганская, ставшая незадолго до смерти Бальзака его женой. Кстати сказать, Эвелину по Одессе знал и Пушкин. Об этом сохранилось его собственное свидетельство в письме к А. Н. Раевскому в октябре 1823 года из Одессы, где поэт называет ее Аталой, по имени одноименной героини романа Шатобриана. О том, что для Витта Каролина была не только любовницей, но и его тайным агентом (а впоследствии и жандармским агентом), свидетельствует в своих «Записках» Вигель. Он был «ослеплен ее привлекательностью, – вспоминает мемуарист, – но когда, несколько лет спустя, узнал я, что Витт употреблял ее и серьезным образом, что она служила секретарем сему в речах умному, но безграмотному человеку и писала тайные его доносы, что потом из барышень поступила она в число жандармских агентов, то почувствовал необоримое от нее отвращение».