Докторъ, такъ вы говорите, что я проживу несколько недель, можетъ быть, несколько дней? Хорошо. За искренний ответь, — я добивался его по некоторымъ соображениямъ, — благодарю васъ, но нимало не удивляюсь и не особенно огорчаюсь. Я пилъ жизнь двойными глотками и выпилъ ее въ два раза скорее, чемъ другие; шумнымъ и полноводнымъ ручьемъ лилась она, и не удивительно, что усыхаетъ раньше времени. Дело очень простое. Я принимаю его такъ, какъ человекъ, не окончательно лишенный разсудка, долженъ принять исполняющийся надъ нимъ приговоръ природы. Наконецъ, я, можетъ быть, и не былъ бы такимъ разсудительнымъ, если бъ впалъ въ отчаянiе, то-есть если бъ меня, вместе съ жизнью, покидала надежда на счастье или даже на какие-нибудь мимолетныя утехи. Но чего я, — развалина тела и духа, — могъ бы требовать отъ будущего, еслибъ оно существовало для меня? Долгаго ряда безсонныхъ ночей, дней, проводимыхъ въ безконечномъ отвращении ко всему, существующему на свете, адской боли, которая терзаетъ мои истощенные нервы? У вашей науки нетъ средствъ, чтобы возвратить мне силы и здоровье, значитъ, смерть можетъ только избавить меня отъ мучений. Я спокоенъ, мало того, прiятно оживленъ, чего со мной давно уже не было.

Наконецъ, меня встретить что-то новое, незнакомое; я загляну прямо въ глаза чему-то очень любопытному и, вместе съ темъ, величественному. Что чувствуетъ и думаетъ человекъ, который умираетъ? Действительно ли я перестану чувствовать и мыслить всякимъ своимъ атомомъ въ ту минуту, когда вы произнесете: онъ умеръ? Или, можетъ быть, во мне еще довольно долго будетъ совершаться какое-нибудь частичное движение, смутно отражающее внешние звуки и вливающее въ мой мозгь неясныя, смутныя можетъ быть, блаженныя, а можетъ быть, и удручающiя видения, воспоминания, мечты? Мне это очень любопытно, но я знаю что и эти последние отголоски и фантомы жизни будутъ слабеть, отдаляться, стихать, бледнеть… а потомъ что?

Ваши губы складываются такъ, какъ будто вы хотите сказать: «Не знаю!» И я повторяю за вами эти слова. Несмотря на все свои безумiя, я все-таки еще настолько сохранилъ разсудокъ, чтобы суетнымъ и ушедшимъ на суетныя дела разумомъ не распутывать узла, котораго не удалось распутать еще никому. Я не говорилъ ни да, ни нетъ, я не говорилъ: я буду существовать, или: я исчезну.

Не знаю, но собственно эта неизвестность обращаетъ мое будущее въ вещь очень интересную. Какой у него видъ? Что тамъ на дне? Кто изъ техъ, которые здесь, на земле, утверждаютъ или отрицаютъ, кто ошибается, и кто правъ? Что ни одна частица матеpiя не пропадаетъ, — это уже, кажется, удостоверено. Я слышалъ о какой-то теорiи, по которой каждый изъ разсеянныхъ атомовъ этой материи обладаетъ индивидуальною и сознательною жизнью, значитъ обладаете мыслью и чувствами, хотя бы и въ ихъ зачаточномъ состоянiи. Значитъ, я разложусь на столько индивидуальныхъ жизней, сколько въ моемъ теле имеется атомовъ. Изъ какой-то книжки я вычиталъ предположенiе, что частички матерiи, освобожденный отъ разложившегося тела Елены, прекрасной жены Менелая, можетъ быть, теперь находятся въ шерсти полярнаго медведя, а по крайней мере одну изъ техъ, которая составляла мозгъ Сократа, вы могли бы найти, — если бъ сумели искать, — въ ткани моего халата. Куда я хотелъ бы направить мои атомы? Съ какимъ целымъ соединить ихъ? во что обратить ихъ? въ какомъ деянии принять участие съ ними?

Ха, ха, ха! какъ остроумно и насмешливо блеснули ваши глаза, докторъ! Вы непременно подумали, что, мечтая о метампсихозе, я вижу передъ собою с туманную одежду, которая облекаетъея грудь ея, то-есть грудь поразительно прекрасной женщины, — губы, прильнувшiя къ краю кубка, руку, сжимающую колоду картъ и т. д. и т. д. Знаю, знаю! Я лучше васъ сумелъ бы перечислить все это, еслибъ хотелъ. Но я не хочу… не хочу!

Когда я, после двухчасового мучительнаго сна, проснулся сегодня утромъ, то, первымъ деломъ, расхохотался при воспоминании о томъ, какъ васъ удивила моя вчерашняя болтовня. Мне уже давнымъ-давно кажется смешнымъ тотъ, кто удивляется. Въ самомъ себе я иногда открывалъ вещи совсемъ неожиданныя и необъяснимыя, но долженъ былъ знать, что оне действительно существуютъ. Это мне напоминаетъ где-то слышанное мною или откуда-то вычитанное мнение, что вы, ученые, ходите по берегу моря, поднимаете и разсматриваете мелкие камешки, а все неизмеримое морское дно остается для васъ неразгаданною и недоступною тайной. Какъ же вы, при такомъ состоянии вашего знания, можете удивляться при встрече съ незнакомымъ вамъ явлениемъ? Смешны вы съ этимъ удивлениемъ, потому что должны каждую минуту и на каждомъ шагу разсчитывать встретиться съ новой и незнакомой еще вамъ формой, существомъ, видоизменениемъ вещи, появляющейся изъ пропасти, на берегу которой вы собираете свои камешки. Вчера васъ удивило, что я, такой поклонникъ жизни, такъ спокойно перенесъ известие о приближающейся ко мне смерти, что такой, какъ я, светский человекъ, кутила, шалопай проявилъ любопытство передъ смертью и вечностью. Несколько туманныхъ видений, которыя замаячили передъ моею памятью, и о которыхъ я упоминалъ, вы просто на-просто сочли за болезненный и безсознательный бредъ. Однако, вы сами лучше всехъ знаете, что болезнь моя не принадлежать къ числу техъ, которыя отнимаютъ у ума сознание. Къ счастью, я избежалъ разжижения мозга, и лихорадки у меня также нетъ. Такъ почему же вы удивились и сочли мои воспоминания за бредъ? Вы лучше послушайте разсказъ объ интересныхъ вещахъ, по крайней мере о вещахъ, возбуждающихъ интересъ во мне.

Что, опять докторский и дружеский советъ, чтобъ я не говорилъ много, сохрани Боже, не взволновалъ бы самого себя и темъ самымъ не ухудшилъ бы своего положения? Зачемъ, милый докторъ такъ напрасно тратить тотъ великий даръ природы, который именуется человеческимъ словомъ? Вы хорошо знаете о томъ, что я всю свою жизнь, — правда, жизнь недолгую, — всегда делалъ то, къ чему меня влекло не только желание, а даже просто прихоть, и что собственно поэтому жизнь моя не могла быть продолжительною. Неужели бы я могъ, даже еслибъ и желалъ, при самомъ конце изменить тонъ и окраску своей натуры, или, если хотите, своихъ привычекъ? Но, кроме того, я вовсе и не хочу этого, да и зачемъ? Вы говорите, что отъ этого я буду больше страдать. Но ведь я, благодаря этому, утратилъ большую половину человеческой жизни, — теперь ли мне урезывать себя и воздерживаться, чтобъ уменьшить половину моихъ страдашй! Когда они наступятъ, я буду страдать, даже кричать, а вы укротите ихъ морфиемъ и конецъ! А теперь, когда они на целый часъ оставили меня, я буду говорить, потому что хочу, потому что мне такъ нравится.

Удивительная вещь, какъ ужасно мне хочется говорить! Натуралисты утверждаютъ, что человекъ — самое болтливое изо всехъ земныхъ существъ, вероятно, потому, что коли онъ чувствуетъ, что его уста должны скоро сомкнуться навсегда, то желаетъ наболтаться досыта. Сократъ, передъ темъ, какъ выпить отраву, велъ необыкновенно длинную беседу со своими учениками, Тразеа болталъ съ Деметреемъ.

Ха, ха, ха! Вы снова удивляетесь, что я знаю, а еще больше, что я упоминаю о Сенеке, Тразее и т. д. Дорогой мой, хотя я просиживалъ все ночи надъ картами, съ географическими ничего общаго не имеющими, я все-таки принадлежу къ такъ называемому просвещенному классу общества: моя ранняя молодость была поручена попечениямъ дорогихъ учителей, аббата Ривьера изъ Парижа и сэра Джона Уайта изъ Лондона, а впоследствии я и такъ кое-когда сталкивался съ книжками. Наконецъ, мои знанiя такъ скудны, что ими не наполнишь даже зрачка вашего глаза, который вы такъ широко открываете отъ изумлешя, что я обладаю даже и такими знаниями. Итакъ, гречесие философы передъ смертью болтали со своими учениками, стоики съ римлянами, а потомъ длинныя поколения христианъ свои признания шептали на ухо людямъ въ ризахъ и стихаряхъ. Теперь время сделалось более прозаичнымъ. Возле меня нетъ ни плаща, ни бороды стоика, ни живописной одежды священника. Для такихъ, какъ я, достаточно такихъ какъ вы, докторъ. Можетъ быть, это вамъ доставляешь скуку, но вместе съ темъ приноситъ и почетъ. А вы, кроме того, и не соскучитесь, — вы человекъ ученый и должны съ интересомъ относиться ко всемъ явлениямъ мира, а изследовать, какъ нужно, такую особь человека, какою былъ я, легко съ перваго взгляда, въ сущности же трудно. Въ этомъ вы убедитесь, когда я подкреплюсь бульономъ, приготовленнымъ по вашему распоряжению, и вновь заведу свою болтовню.