Выдающийся сербский писатель Милорад Павич, создатель так называемой нелинейной прозы третьего тысячелетия, автор знаменитого «Хазарского словаря», хорошо знаком российскому читателю. Его новый роман «Бумажный театр» — это своеобразный портрет рассказа. Тридцать восемь рассказов, написанных от имени тридцати восьми авторов, каждый из которых представляет какую-нибудь национальную литературу. И самих писателей и сведения о них, конечно же, выдумал Милорад Павич. Таким образом, все это многоцветье сюжетов и стилей объединяется сквозной темой романа и личностью автора, чья фантазия поистине не знает границ.
ВСТУПЛЕНИЕ АВТОРА
Что держит в руках читательница? Ее интересует не что, а кто написал. Она увидела, что вышла новая книга любимого писателя, и купила ее. Ей безразлично, роман это или что-то совсем десятое. И сейчас она читает эту книгу. Другие читательницы, которыми наш автор не столь любим, держат в руках что-нибудь другое. Думаю, что и этот выбор не так уж плох…
Что держит в руках читатель? Ему важно не кто написал, а что там внутри. Роман это или антология. Когда он увидел, что это роман-антология, он удивился, но тем не менее проглотил это, потому что речь идет об антологии.
Что до писателя, то он думал так: роман как единое целое держат две вещи — сквозная тема и личность автора. Этого в XXI веке для романа достаточно. В нашем случае сквозной темой стал современный мировой рассказ, а о личности писателя читайте то, что следует дальше.
В этом романе, в этой своеобразной антологии современного мирового рассказа, то есть в романе-антологии, читатель обнаружит тридцать восемь рассказов, а также биобиблиографические сведения об авторах этих тридцати восьми текстов, каждый из которых представляет какую-нибудь одну национальную литературу. Всех этих писателей и сведения о них выдумал Милорад Павич. Он же написал и все тридцать восемь рассказов.
Число взято не случайно. «Включенные» в книгу выдуманные писатели представляют реально существующие, конкретные страны, в которых публиковались переводы моих произведений. И это не только дань уважения к моим читателям из этих стран (что, разумеется, тоже имеет место), но и стремление самому познакомиться с этими литературами ближе, чем с остальными. Это распространяется и на Швейцарию, где меня не переводили, но читали по-французски, по-итальянски и по-немецки. Кроме того, в Цюрихе и по сей день находится мой литературный агент.
Ангелина Мэри Браун (АНГЛИЯ)
Ангелина Мэри Браун родилась в Йоркшире, колледж закончила в Бруклине. Работала консультантом в одном из банков Чикаго, но однажды вдруг увидела все по-новому и сменила род занятий и континент. Она заявила в «Нью-Йорк таймс»: «Счастлив тот, кто не чувствует, что в другом месте ему было бы лучше» — и вернулась в Англию. Ее прозу печатали «Пенгвин», «Хэмиш Хамильтон», клуб читателей Лондона и старый британский издатель Питер Оуэн. Сейчас она работает школьным библиотекарем. Свои литературные занятия считает пороком и давно устаревшей привычкой. Она утверждает, что развод достался ей в наследство от разводов ее бабушки и матери. В интервью одной газете она сказала, что литература — это разновидность бракоразводного процесса. Романы: «Как я пошла на чай и не вернулась» и «Летучие мыши как любовники». Живет с матерью в доме на берегу Темзы и разводит кактусы. Лихорадочно умна. До ужаса боится наводнений. Настоящий рассказ был напечатан в лондонской «Таймс».
ЭВЕЛИН
Должна сказать сразу — Эвелин быстро стала нашей общей любимицей. Она была из семьи моего мужа, но ее одинаково любили и мои, и его родственники. Она была красива, в глазах у нее всегда оставалось немного вчерашнего дня, а на губах — завтрашнего. Но этот завтрашний день не был общим для нас и для нее. Дело в том, что по ее губам было видно, что она больна. Больна какой-то болезнью, которая была ей так же к лицу, как и платья, которые она носила. Она могла зайти в магазин, не выбирая купить любую вещь своего размера, и та идеально ей подходила. Точно так же она могла мимоходом заглянуть в любую больницу и выбрать любую болезнь. Своего размера. И болезнь тоже идеально подошла бы ей. Ее разговоры со мной никогда не были обменом мыслями, но всегда только чувствами: она изумительно искренне говорила о страхе, любви, ненависти или удовольствии. Выглядела она счастливой. И это счастье не замутили даже ее болезнь и смерть.
Это был, разумеется, рак. Самым красивым всегда достается рак. Болела она недолго, умерла быстро и легко, а помнили мы ее долго, дольше, чем тех, о ком думали, что любим их больше, чем ее. Мы не забывали Эвелин. Моя печаль по ней была тяжелее, чем у остальных, словно она была для меня кем-то вроде любовницы, что было не так. Помню, как однажды мы с ней вдвоем отправились в недальнюю поездку. Она, сидя за рулем, сказала:
— Почему ты сегодня не поехала со мной прокатиться?
— Как это не поехала, я же здесь! Рядом с тобой, в машине!
— Ты так думаешь? — только и сказала она.
