Больница Святого Луки

Очнувшись, я не могу вспомнить ровным счетом ничего, кроме одной вещи. Да и ту не то чтобы твердо: я лежу на спине, а верхом на мне скачет какая-то женщина. И подозреваю, все закончилось до обидного быстро, хотя, в общем-то, я продержался. Штука в том, что я осознаю собственные ощущения, но совершенно не представляю, что и как выглядело. Сколько ни стараюсь, не могу воспроизвести в памяти ни женского лица, ни окружающей обстановки. Вообще ничего. А я стараюсь, очень стараюсь, потому что меня это тревожит.

Постепенно всплывает еще одна подробность: вкус пепла.

Рэй

Началось это в мае — в том месяце, когда все, даже частные детективы, должны испытывать радость и душевный подъем. Ошибки минувшего года остаются в прошлом, впереди возможна жизнь с чистого листа. Распускаются почки, вылупляются птенцы, а сердца людей полнятся надеждой. Все такое новое, зеленое, растущее.

Но мы — детективное агентство Лавелла и Прайса — сидим на мели. За последние две недели у нас был всего один заказ: расследование по подозрению в супружеской неверности, дело незадачливого мистера М. Мистер М. позвонил нам, долго мялся, а потом предложил встретиться в кафе, потому что зайти в нашу контору ему было стыдно. Оказалось, ему под пятьдесят. Бизнесмен, владелец компании по продаже офисной мебели. Никогда раньше с подобными просьбами ни к кому не обращался — за ту нашу первую встречу он повторил это по меньшей мере раз восемь. Я пытался убедить его, что, учитывая обстоятельства, его волнение совершенно естественно, но он так и не перестал ерзать на месте и поминутно оглядываться. Он признался, что чувствует себя виноватым уже только потому, что ведет со мной этот разговор, — словно поведать о своих проблемах профессионалу все равно что вытащить затычку из бутыли с едкой кислотой: невозможно потом закупорить без потерь. Я возразил, что, раз уж его мучают сомнения, беседа со мной положения не ухудшит, к тому же у него есть веские основания подозревать свою жену в неверности: ее задумчивость, необычные отлучки, новый, более сексуальный гардероб, недавно приобретенная привычка допоздна задерживаться на работе… Да тут и доказательств никаких собирать не нужно. Я мог бы сказать: послушайте, у вашей жены как пить дать роман на стороне, просто спросите ее в лоб, и она, вполне вероятно, с облегчением выложит вам все как на духу. Заодно и кучу денег сэкономите. Но я этого не сказал. Я взялся за дело и потратил пару вечеров на слежку за его женой, которая держала небольшой магазинчик безделушек на центральной улице.

На следующий же день после нашей беседы мистер М. позвонил мне: жена только что известила его по телефону, что вечером планирует устроить переучет. Я припарковался неподалеку от ее магазина и поехал следом, когда она отправилась в Клэпхем, где зашла в один из домов престижного квартала, населенного преимущественно семейными людьми. Не возьмусь утверждать наверняка, чем она занималась на протяжении двух часов двадцати минут, прежде чем выйти из дома, но мужчина, в чьем обществе я сфотографировал ее через день в баре (они держались за руки), определенно не тянул на роль подруги, к которой она якобы собиралась. Позвонив мистеру М., я сообщил, что мне есть что с ним обсудить, и мы встретились в том же самом кафе, где и в прошлый раз. Но я даже не успел ничего сказать, как он понял все без слов и разрыдался. Я отдал уличающие его жену фотографии, пояснил, где и когда они были сделаны, и стал свидетелем нового потока слез. На мое предложение спокойно поговорить обо всем с супругой мистер М. лишь упрямо покачал головой:

Джей-Джей

Пожалуй, мою семью не назовешь обычной. Для начала — мы цыгане, романи, рома, или как там еще о нас говорят. Мы из рода Янко. В Англию мои предки перебрались из Восточной Европы, и здесь мы живем уже очень давно, а моя бабушка вышла замуж за моего деда. Он английский цыган, так что моя мама — наполовину рома, наполовину цыганка, и вдобавок она связалась с моим отцом, а он, по ее словам, вообще был горджио. Я никогда его не видел, так что ничего сказать не могу. Они не были женаты, поэтому моя фамилия — Смит, как у нее и у бабки с дедом. Джей-Джей Смит. Мама назвала меня в честь своего отца, Джимми, но мне не нравится это имя, и теперь она зовет меня Джей-Джей. Откровенно говоря, я предпочел бы, чтобы меня назвали не в честь деда, а в честь кого-нибудь другого. В честь Джеймса Ханта, например. Или Джеймса Брауна. Но это не так.

В нашем таборе пять трейлеров. Во-первых, наш — в нем живем мы с мамой. Ее зовут Сандра Смит. Она довольно молодая: ей было семнадцать, когда она связалась с горджио и появился я. Ее родители пришли в бешенство и вышвырнули ее вон; ей пришлось уйти в Бейзингсток, но через пару лет они смягчились и позволили ей снова кочевать вместе с ними. Впрочем, у них все равно не было другого выбора, она ведь их единственная дочь, хотя у цыган это редкость. А я их единственный внук. Наш трейлер называется «Люндейл» — он не слишком большой и далеко не новый, зато стенки внутри облицованы дубовым шпоном, и выглядит он мило и старомодно. Да, роскошным его не назовешь, но мне он нравится. Поскольку нас всего двое, мы, можно сказать, друзья. В целом, я считаю, она неплохая мать. Конечно, иногда она действует мне на нервы, а иногда я раздражаю ее, но в общем мы ладим.

Когда мы дольше обычного задерживаемся на одном месте, мама устраивается куда-нибудь развозить что-либо. Она умудряется найти работу где угодно. Работает она хорошо, а кроме того, помогает ухаживать за моим двоюродным дедом, он инвалид и ездит на коляске. Мы все ухаживаем за ним по очереди: я, мама, ба, дед и дядя тоже. У ба с дедом на двоих два трейлера, оба «Викерсы» — шикарные, с хромовой отделкой и окошками из узорчатого стекла. В том, что побольше и поновее, они живут, а во втором ба готовит еду и моет посуду. Ну и его можно использовать как гостевую комнату, если что. У двоюродного деда — «Вестморланд стар», специально переоборудованный под его потребности, хотя это тот же самый трейлер, в котором он колесил, когда еще была жива его жена, тетя Марта. К нему приспособили пандус, чтобы старик мог сам заезжать внутрь и выезжать наружу; кроме того, там есть кое-что такое, что большинству людей показалось бы ужасной гадостью: переносной туалет. Но у инвалида нет другого выбора; в противном случае его жизнь стала бы слишком трудной. Социальные работники сказали: или так, или переселяйтесь в бунгало. Поэтому он живет так.

Рэй

У меня есть свой, очень личный призрак. Может быть, вы помните такое имя — Джорджия Миллингтон? Пропала в возрасте пятнадцати лет по пути в школу в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. Ее исчезновение наделало шума — тогда в Йоркшире как раз орудовал маньяк, получивший прозвище Йоркширский Потрошитель, поэтому каждая пропавшая девушка становилась событием. С другой стороны, подобное всегда становится событием. Все это врезается в память, эти размытые увеличенные фотографии в газетах: кокетливые улыбки со школьных фотокарточек и оптимистические ухмылки со снимков, сделанных в каком-нибудь пабе. Вы заметили, что в описании пропавших девушек их всегда называют симпатичными? Они сразу становятся всеобщими любимицами. Кто в такой ситуации станет возражать?

В случае с Джорджией тело так и не было найдено, и после того, как полиция прекратила поиски, ее родители — мать с отчимом, если точнее, — обратились ко мне. Через несколько недель я ее нашел. Нашел и вернул домой — колючую, ощетинившуюся и молчаливую. Почему она молчала? Я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос. Если бы она обо всем мне рассказала, хватило бы у меня ума держать рот на замке и позволить ей исчезнуть? Или она понимала, что я слишком возомнил о себе, чтобы выслушать ее, ведь я преуспел там, где полицейские потерпели фиаско? Это действительно так, я и в самом деле страшно собой гордился: я тогда только открыл свое дело и уже размечтался о том, как раскручусь и наберу обороты. Я рисовал в своем воображении, как буду раздавать интервью: «Человек, который нашел Джорджию…» Иной раз полет фантазии заносит чересчур далеко. А потом… в общем, вы помните, что случилось потом — семь месяцев спустя. Вот тогда-то и поднялся настоящий шум. Вот это было громкое событие. Я с ней больше не виделся, но она стояла у меня перед глазами как живая, и картина эта была нерадостная.

С тех пор я не берусь за розыск пропавших девушек. Злостные неплательщики — всегда пожалуйста; или родственники, с которыми давным-давно потеряна связь, — любые заказы подобного рода. Скажем, брачные расследования — какая угодно грязь, но только не молодые девушки. Нет уж.

Джей-Джей

До Лурда мы тащимся сто лет. Приходится то и дело останавливаться — или затем, чтобы приготовить еду, или чтобы Кристо мог подышать свежим воздухом или чтобы поудобнее устроить деда Тене. Ба ведет «лендровер», к нему прицеплен ее трейлер, а Иво — фургон с трейлером Тене. Из-за бабушкиного трейлера вышел скандал: она хотела взять номер первый, в основном ради того, чтобы пустить пыль в глаза французским цыганам, если они нам повстречаются, но дед уперся и не разрешил. Он называет второй трейлер кухней, а кухня и он — вещи несовместимые. Так что пришлось ба удовольствоваться этим вторым, хотя, на мой взгляд, он тоже достаточно шикарный, чтобы произвести впечатление на кого угодно. К тому же мы пока еще ни разу не видели тут французских цыган.

Мы въезжаем на площадку для отдыха на обочине — здесь, во Франции, они почему-то называются aire, — чтобы сходить в уборную ну и вообще, и никому нет до нас никакого дела. Французские площадки куда лучше английских: тут стоят микроволновки и автоматы для льда, пользуйся на здоровье, без всякой платы. А еще здесь нормальные кофейные автоматы, в которых можно купить отличный черный кофе, горячий и крепкий. Обожаю кофе. Мама все время причитает, что я слишком маленький, чтобы пить его в таких количествах, но я ничего не могу с собой поделать, так сильно его люблю. Наверное, я кофейный наркоман. Хотя не думаю, чтобы кофе был так уж вреден. Это ж не героин и не курево. Дядя Иво говорит, что с десяти лет выкуривает по пачке в день, а дед Тене никогда ему этого не запрещал.

Мы сейчас находимся в центре Франции. Ехать нам еще долго, потому что Лурд на карте в самом низу. Ба заезжает на площадку, окруженную какими-то чахлыми деревцами, и я выношу Кристо на солнышко.

Больница Святого Луки

Почему-то моя правая рука не подчиняется мне даже после того, как все остальное тело начинает потихоньку оживать. Я правша, но с помощью левой могу поднять правую руку, сжать ее, согнуть пальцы, ущипнуть — и ничего при этом не чувствую. Как будто она перчатка, набитая песком.

Одна из сестричек ежедневно является и колет меня иголкой. Я завороженно смотрю, как металлическое острие вонзается мне под кожу, но ожидаемая боль не приходит.

— А вдруг рука останется такой навсегда? Неужели совсем ничего нельзя сделать? — беспокоюсь я.

Джей-Джей

Просыпаюсь я от боли. Понятия не имею, где я. Я лежу, свернувшись калачиком, на чем-то колючем. Пахнет чем-то непонятным. Что-то твердое впивается в бедро. Правый кулак пульсирует болью. Я пытаюсь разогнуть пальцы, но у меня ничего не выходит.

Я шевелюсь и слышу какое-то шуршание. Вокруг очень тихо. Потом где-то неподалеку, но снаружи заводится машина — судя по звуку двигателя, дорогая и мощная, — она уезжает, и тут я вспоминаю все. Совсем вблизи слышится негромкий перестук копыт: конь бродит по стойлу. Раздается фырканье. Это добрый звук. Я правильно сделал, что пришел сюда, думаю я. Все будет хорошо.

Вчера вечером мне пришлось пробраться в стойло через окно. Дверь оказалась заперта, что стало для меня полной неожиданностью: мне почему-то не приходило в голову, что лошадей на ночь запирают. К счастью, было открыто небольшое окошко, так что я пролез через него, ободрав о раму кожу на бедре.

Рэй

Стройплощадка на Черной пустоши превратилась в место преступления. Я еще на подъезде замечаю трепещущую желтую ленточку, натянутую поперек ворот. Это первое, что бросается в глаза с дороги, второе — пелена мутной бурой воды, расползающаяся по площадке от ручья под зарослями ольхи.

На южном конце стройплощадки стоит маленькая зеленая палатка. Туда вода не добралась. Пока.

Выглядит ситуация не слишком обнадеживающе. Придется убеждать того, кто здесь за главного, что у нас есть что-то, что нужно им. У меня с собой копии фотографий Розы; это единственный козырь, которым я располагаю.

Джей-Джей

Снова пошел дождь. Я вслушиваюсь в шум падающих на крышу капель — здесь он тише, чем в трейлере. Но сюда все же долетают звуки с улицы. Например, дождь и лисье тявканье ночью. Мне всегда нравилось, как тявкают лисы. Они кажутся такими одинокими.

К наступлению сумерек у меня уже горит вся рука. Кэти приносит какой-то антисептик и бинт, и мы обрабатываем рану. Оставшись со мной, Кэти хочет немного подурачиться, и хотя в теории я бы тоже не прочь, чувствую я себя плохо и не настроен этим заниматься. Мне страшно, что я на самом деле заболею. Кажется, ее это злит. Вскоре она уходит. Наверное, мы опоздали с антисептиком, что-то он совсем не помогает. Просыпаюсь я в одиночестве. Вокруг непроглядная темнота. Меня разбудил чей-то крик, как будто кто-то звал на помощь. Может, это была старая лисица, может, это мне приснилось.

А может, это был я.

Рэй

Голос у Лулу усталый.

— Как Кристо? — спрашиваю я.

Она вздыхает: