Когда мне было восемь лет, наши уголовники только вернулись из тюрем. И вот как-то они придумали обокрасть бакалейную палатку, которая раньше работала у нас на третьем дворе. Сделали подкоп, залезли туда и все ценное: вино, водку, колбасу — вынесли, а потом собрали нас, малышей, и, показав лаз, запустили туда полдвора. Остроумно, ничего не скажешь. Ясно, что после нас ни одна собака не возьмет след.

Я и сам туда лазил. Юрка-татарин объяснил мне, что нам за это ничего не будет. Я и полез… А Юрка, наверное, сдрейфил. Сладко было думать, что вот ведь, лет на семь старше меня, а переср…л. Но странно получалось. Получалось, что их более старший возраст дает им право трусить? До настоящего ответа, что Юрке-татарину не обязательно самому лазить в палатку, что он выступает в роли, скорей, организатора таких, как я, мелюзги, — я в то время не мог додуматься.

В палатке было полутемно, окна заставлены ставнями, а пахло хозяйственным мылом и подсолнечным маслом. На жестяном прилавке стояли весы, вокруг которых валялись гирьки для взвешивания и — ух ты! — целая куча мелочи. Ребята бросились на мелочь чуть не в драку. Я тоже вырвал себе горсть серебра для игры в расшибец.

— Что там, Миха? — прошипел кто-то из ребят. Миха наклонился над огромным фанерным ящиком.

— Спички! — отрывисто сказал он. Мы бросились на ящик и в минуту все растащили. Я набил за пазуху целую кучу коробков. Грязный оранжевый свитер вздулся на животе уродливой, угловатой горой. После наших воров кроме соли и спичек здесь ничего не осталось. После нас, малышни, осталась одна соль.

С некоторых пор детскую беседку заняли воры — Суя, Перепуля, Барон и Мирок. Говорят, их Берия выпустил из тюрьмы. Вокруг — шустрит ребятня помельче. Мирок — самый уважаемый. Он автомобили крадет. Живет, кстати, в одном подъезде с моим дружком еще по детскому саду Мишкой К. В последнее время Мишка прямо влюбился в него. От бандитской беседки не отходит, когда со мной здоровается, как будто одолжение делает — ба-а-альшой вор! Брат говорит: шестерит твой Мишка у блатных.

Однажды Мирок приехал во двор на угнанной полуторке. Когда он отвалил борт, мы увидели в кузове три мотоцикла. Они беззащитно лежали на боку, как краденные бараны. По рыжим подзаборьям и заплеванным подворотням пошла гулять великая Миркова слава.

Если правду сказать, мне тоже немного нравились наши блатные. Такие татуировочки у них и вообще. Мы с Аркашкой тоже решили обязательно сделать себе по наколке. Ну, такие не очень большие, лучше всего одну какую-нибудь букву с точкой. Вообще-то я хотел наколоть якорь, но боялся, что его сразу заметят. А небольшую букву можно. Пусть гадают, в кого ты влюблен.

— Не выйдет, — сказал Аркашка, — сегодня ее так зовут, а завтра…

— А я не собираюсь ей изменять.

Под вечер занесло нас с Аркашкой и Эриком во двор высотки.

Эрик был новичком в нашем шестом «Б» — достался нам по наследству от ушедших вперед семиклассников. Но — в это трудно поверить — этим ушедшим вперед когда-то, в свое время он тоже достался по наследству от… от… от пошагавших еще дальше. «Вот смелый парень, — думал я. — До какой же степени надо наплевать на все эти двойки и тройки, на грозные записи в дневнике с вызовом родителей к директору, на собственное самолюбие, наконец, — чтобы тебя посреди учебного года выдернули, как редиску из грядки, и перевели классом ниже»!

Мне это казалось смелым до дерзости. Может быть, он знал за собой какой-нибудь талант? Только такой гигантский талантище делает бессмысленным рутинный путь постепенного накопления знаний.

Эрик был первый и, надо сказать, последний третьегодник, которого я встретил в своей жизни. Совсем немного посидел он за нашими партами, партами шестого «Б», и близорукой судьбой, ничего не прозревающей дальше отметок в классном журнале, был выдернут и из наших рядов и переведен, или нет, был низринут, о, ужас! в пятый класс. Он, который уже должен был заканчивать восьмой!

Его шикарное заграничное имя было предметом моей зависти.

Божья коровка вползла на страницу, как раз там, где было написано: Русь, куда несешься ты? Она была необычно крупная, с торчащим из-под закрытых красных лакированных четвертьсфер хвостика. Такие крылышки из черного газа.

— Вставай, вставай, дружок! С постели на горшок! Вставай, вставай! Порточки надевай! — запел горнист подъем.

Коровка подняла красно-конопатые капотики.

— Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба — черного и белого, только не горелого, — я взмахнул книгой. Божья коровка отвесно, как вертолет, пошла вверх.

— Русь, куда ж несешься ты? — заорал я ей вслед.