Он сидел у крутой излучины реки, там,  где корни огромного дерева, вырванного из земли ураганом, образовывали густой навес над темным омутом. Солнце уже спускалось: дикие утки, тяжело хлопая крыльями, медленно летели в сторону широкого плёса. Он сидел здесь в тени гигантских папоротников уже довольно давно, сжимая могучей рукой отполированное древко остроги с острым костяным наконечником, крепко привязанным сухожилиями гигантского бизона. Спутанные темно-рыжие космы спадали с его головы на плечи и спину, спереди они переходили в клочковатую бороду, покрывавшую его лицо и шею и широким веером опускавшуюся на грудь.

Едва прикрытый звериными шкурами, сам почти зверь, он внимательно и напряженно прислушивался к шорохам, которыми был заполнен лес за его спиной, а крохотные темные глаза из-под могучих надбровных дуг пристально следили за плавным движением теней в глубине омута. И когда наконец появилась она, длинная и темная тень, величественно проплывающая под рябью мелких волн, стальные мускулы метнули острогу и через несколько секунд вытянули ее обратно за длинный ремень, вырезанный из кожи антилопы. Он продел костяную распорку сквозь жабры огромной рыбины и, оглушив ее тяжелым камнем, перекинул через плечо. Отряхнув брызги речной воды с рук и звериных шкур, опоясывавших его бедра, он неторопливо направился по едва заметной тропинке к своей пещере.

Старый вождь Намор будет доволен добычей, а его жена Ярав выкинет внутренности рыбины злым остроухим собакам, похожим на шакалов, и уложит выпотрошенную рыбину на раскаленные в костре камни. Он сам вместе с другими охотниками дождется, когда будет закончен дележ дневной добычи, и, утолив голод, усядется у входа в пещеру, чтобы доделать наконец каменный топор, который он вытесывал и отшлифовывал вот уже третий день.

Он идет неторопливо, медленно сменяют друг друга мысли в его небольшой голове с низким покатым лбом и массивной челюстью. Он идет, озираясь по сторонам, напряженно прислушиваясь к шорохам дикого леса. Дитя природы, только что отделившееся от нее, древний человек, не знающий своего будущего и прошлого, целиком занятый заботами сегодняшнего дня. Он, правда, умеет делать очень многое: к его поясу привязан острый кремневый нож; шкуры сшиты иглой, сделанной из рыбьей кости; у входа в пещеру пылает согревающее пламя костра. Он умеет хранить и добывать огонь; он знает повадки диких животных и темной охрой, смешанной с жиром, изображает фигурки охотников и бизонов на стенах своей пещеры. И все же он знает и умеет страшно мало, чтобы не вздрагивать при каждом шорохе в лесу, чтобы не бояться грома, чтобы обеспечить сытость и безопасность себе и своему потомству на сколько-нибудь продолжительный период времени. Он еще не хозяин природы, он не властвует над ее тайнами, и поединок между ним и окружающим миром еще не выигран, его исход сомнителен.

И все же, не зная того, он уже вступил на путь, который мы называем теперь историческим прогрессом. Этот путь приведет к созданию огромных городов, сверхзвуковых самолетов, атомных реакторов, антибиотиков, спасающих нас от страшных болезней.

Легко сказать: «Изучайте науку!» Но как это сделать? Когда ученые ставят перед собой цель—изучить то или иное явление, они прежде всего пытаются рассмотреть его, так сказать, в «чистом» виде, и хотя этот прием удается осуществить далеко не всегда и не полностью, он очень облегчает и упрощает исследования самых различных предметов и процессов. Не можем ли мы воспользоваться им для того, чтобы изучить саму науку?

Известно, что научное знание отличается от обыденного знания (сведений, применяемых в обычной производственной деятельности и быту) прежде всего тем, что наука всегда выражается в письменной форме, тогда как обыденные знания чаще всего передаются устно. Научное знание всегда выражается в виде научных текстов, статей в научных журналах, сборниках, в виде книг, научных докладов, представленных для обсуждения на конгрессах и конференциях. Письменный текст, будь то художественно-литературное или научное произведение, пишется на каком-то языке. Мы можем поэтому выдвинуть наше первое предположение: наука отличается своим особым языком— языком науки. Конечно, язык науки не нужно смешивать с обычным разговорным языком: русским, английским, немецким, китайским и т. д. Ученые, разумеется, в обычной жизни говорят на одном из таких языков, но их труды включают особые, научные термины и выражения.

В работах по физике и биологии встречаются такие термины, как «элементарная частица», «атом», «электромагнитное поле», «ген», «хромосома», «вирус» и т. д. Научные статьи и книги заполнены сложными формулами и вычислениями. Именно эти термины, выражающие важнейшие научные понятия и формулы, устанавливающие связи между этими понятиями и описывающие самые разнообразные явления и процессы, образуют язык науки. И все же различие между языком науки и языком разговорным, языком здравого смысла

[1]

, не столь велико, как кажется.

Триста — четыреста лет назад, когда современная наука делала только первые шаги, ее язык, насыщенный необычными символами и терминами, был непонятен и вельможам во дворцах, и жителям городских трущоб или деревенских хижин. Но с ростом общей образованности многие понятия и достижения науки, известные и доступные в свое время лишь величайшим ученым, стали общим достоянием. Любой старшеклассник знает, что такое «напряжение» или «сила тока», чем одни виды животных отличаются от других, что такое «вид» вообще. Огромное количество людей: инженеров, рабочих, учителей, студентов и школьников — не только не изумляются, услышав такие слова, как «электрон», «электромагнетизм», «меченый атом», «изотоп», «квадратный многочлен» и т. д., но относятся к ним как к чему-то естественному, ибо явления, обозначаемые этими понятиями, прочно вошли в нашу повседневную и производственную жизнь. Да и сама эта жизнь под влиянием научно-технической революции меняется семимильными шагами.

Научным идеям и понятиям, для того чтобы «переселиться» в производство и быт, требуются теперь не сотни или десятки лет, как прежде, а годы и месяцы.

«Яблоко упало ему на голову. Этот эпизод заставил его задуматься на одну или две минуты. Затем он радостно воскликнул: «Конечно же, константа притяжения равна ускорению, которое в течение 1

сек

развивает масса в 1 г на расстоянии в 1

см».

Вас также учили тому, как однажды Джеймс Уатт вошел в кухню, где варилась капуста, и увидел, как подпрыгивает крышка над кастрюлей. «Дайте-ка подумать, дайте-ка подумать», — пробормотал он, потирая лоб. И в следующий момент была изобретена паровая машйна».

Этот отрывок из сатирической книги венгерского писателя Микиши «Как быть чужеземцем» передает довольно распространенное представление о внезапных «озарениях» гения, результатом которых являются великие научные открытия или изобретения. Этот взгляд на научную деятельность часто поддерживали и многие ученые. Поглощенные своими исследованиями и увлеченные напряженными размышлениями о волнующих их проблемах, они зачастую сами принимали сделанные ими открытия и полученные результаты за плод внезапного озарения, вызванного каким-либо случаем. Спору нет, и случай может сыграть решающую роль в судьбе научного открытия.

Давно, однако, было замечено, что подавляющее большинство великих открытий, смелых гипотез и важных наблюдений делается в итоге длительной и сложной подготовки. Если бы в действительности случай, подобный падению яблока, мог стать причиной великого открытия, то уместно было бы спросить, почему тысячи людей, на головы которых могли упасть и действительно падали яблоки, не открыли закона тяготения, как это сделал Ньютон?

Почему миллионы поваров и домашних хозяек не изобрели паровой машины за десятки и сотни лет до Джеймса Уатта?