Я резко нажал на тормоз и остановился; машина, шедшая впереди, промчалась через перекресток как раз в ту минуту, когда сменился свет. Я сидел, ругая себя, и следил за тем, как исчезали в сгущавшемся сумраке задние фары, а за ними устремлялись вдаль бесконечные движущиеся ряды. Идиот, сидевший сзади в шикарной спортивной машине немецкой марки, просигналил, но я был слишком раздражен, чтобы обращать на него внимание. Перед тем, как сменился свет, у меня было время – полсекунды, я мог утопить педаль газа до пола и прорваться. Я был достаточно близко к светофору, чтобы проскочить, но эта развязка была сложной, запутанной, да и видимость во все четыре стороны была паршивая. Достаточно было найтись кому-нибудь столь же нетерпеливому, как я, и… Черт бы побрал, я же заботился о безопасности! Но в этом ведь был весь я, не так ли? Надежный водитель, надежная машина, надежная работа, жизнь без опасностей и приключений…

Тогда почему я так разъярился? На работе у меня был не тот день, чтобы взвыть окончательно, да такие дни вообще выпадали редко. И вдруг я по-глупому пожелал, чтобы так оно и было, чтобы у меня был повод, от чего взвыть, с чем побороться, чтобы придать жизни какую-то изюминку. Я поднял глаза к небу и вдруг сразу позабыл все свое раздражение. Солнце уже зашло, оставив землю во мраке, но в сгущавшихся тучах оно все еще освещало новый пейзаж – какое-то редкое, фантастическое побережье на закате: покатые холмы, глубокие заливы, полосу прибрежных отмелей, бесконечные архипелаги островов в тихих рукавах из расплавленного золота. Из-за пологого склона, по которому уходила дорога, этот пейзаж казался еще более убедительным – словно я смотрел вниз с крутого холма на настоящую дельту. Если не считать того, что настоящая дельта была гораздо менее живописной: плоский, мрачный промышленный речной берег был засорен сначала во время бума судов и кораблестроения, а затем – еще раз, когда начался спад. Товары, с которыми я имел дело, через эти доки теперь не проходили; доки казались настолько же мертвыми, насколько живым казался небесный пейзаж.

Дикое разноголосье гудков оторвало меня от грез. Свет опять сменился, и я задерживал очередь. С некоторой долей злорадства я дал полный газ и так быстро промчался через перекресток, что оставил блестящего мерзавца стоять позади меня. Однако здесь круговое движение переходило в двухрядку, и буквально через несколько секунд он догнал меня и, урча, с беспечной легкостью промчался мимо. Меня охватило желание погнаться за ним, бороться и биться с ним, как на дуэли, просто ради престижа, но я отказался ему поддаться. Что со мной происходит? Раньше я всегда испытывал отвращение к болванам, выкидывавшим номера на переполненных пригородных дорогах, – такое же отвращение я испытывал и сейчас, раз уж на то пошло. Вопрос о трусости здесь не стоял – ведь в определенном смысле подвергались риску жизни других людей. Да и в любом случае мы уже снова возвращались в пределы нормальной скорости. Мимо меня промчался еще один автомобиль – той же марки, того же производства и года выпуска, что и мой, даже цвет был одинаковым. Мне пришлось внимательно посмотреть на него, чтобы убедиться в том, что машина не моя, и я снова обругал себя. Напряжение сказывалось или что? Как бы там ни было, сидения в той машине были под леопардовую шкуру, а на перчаточном ящике кивала собачка. В моей, по крайней мере, ничего такого не было; а впрочем, с тем же успехом могло и быть – таковы, во всяком случае, были мои ощущения по отношению к ней и самому себе в тот момент. Господи, мне тоже следовало бы ездить на «порше»! Или на чем-нибудь менее пижонистом – «рейндж ровере» или бешеном МГ, на чем-то, что могло бы разогнать холодную кровь лучше, чем мой опрятный спортивный автомобиль. Если бы я был действительно птицей высокого полета, как все утверждали – этаким чудо-мальчиком, мне полагалось бы по меньшей мере получать от всего этого чуть больше удовольствия, вместо того, чтобы откладывать всю свою наличность в позолоченную кубышку, в банк и в чуточку нелегальное золото.

Я остановился у входа – все тот же обычный вход, самый короткий путь домой. Домой к чему? В моей памяти возникла моя квартира – моя чистенькая, пустая, тщательно спроектированная дорогостоящая маленькая мансарда, где становилось все теплее, когда включалось отопление. Мне неожиданно стало тошно при мысли о том, что надо готовить обед, а перспектива есть что-нибудь подогретое из морозильника прельщала меня еще меньше. Я резко переключил передачу, как раз вовремя просигналив о перестроении. Я намеревался пообедать вне дома, причем не там, где ел обычно. Возможно, утром я об этом пожалею, но сейчас я собирался найти какое-нибудь более экзотическое место, пусть даже оно окажется не слишком чистым. На эту мысль меня навели доки; я припомнил, что там было множество странных местечек, когда я проезжал там в последний раз – Господи, как же давно это было! Я тогда был подростком, так что могло быть и десять лет назад. И ехал я просто на автобусе, выглядывая в окно, по пути куда-то в другое место. Я был ребенком, когда ступал по этому асфальту в последний раз, в те времена, когда отец водил меня смотреть, как разгружают суда. Я любил корабли, но доки иногда казались мне довольно печальными – с сорняками, прорезавшимися между старыми флагштоками и ржавеющими рельсами кранов. Даже в ту пору они уже умирали. Я смутно припомнил, что в последнее время предпринимались попытки восстановить часть доков для обозрения туристов, как достопримечательность, но как и с каким успехом – это мне не запомнилось.

Почему я никогда не возвращался сюда? Не было времени: при моей работе, светской жизни и занятиях спортом, других развлечениях и честолюбивых планах. Дела всегда отвлекали меня. Я вовсе не ставил себе целью отказываться от своего пристрастия к бесцельным блужданиям, но, так уж получилось, что оно прошло. Впрочем, как и многое другое. На самом деле у меня не было выбора, если я хотел оставаться на гребне и идти вперед. И все же эти походы в доки, вид всех этих ящиков и контейнеров с загадочными иностранными ярлыками – они когда-то будили во мне что-то, верно?

На следующее утро офис резко вернул меня к действительности. Все казалось надежным и знакомым, все было ярким и залитым солнцем, вовсе не таинственным, начиная от попискивания мозаичной плитки под моими ботинками и кончая ласковой улыбкой Джуди, сидевшей за пультом. А в это утро улыбка была приятно приправлена сочувствием.

– Привет, Стив, – как рука?

– О, все в порядке, спасибо. Заживает.

В этих коридорах не было ничего таинственного – залитые светом окна и прохладные стены желтого, как нарциссы, цвета, ни темных углов, ни чужой атмосферы. После вчерашнего вечера они казались деловыми, бодрящими, обнадеживающими. Единственными запахами, в кондиционированном воздухе были запахи свежего полироля, кофе и особый теплый аромат, окружающий компьютеры и другую офисную электронику, смешивавшиеся с ацетоновым привкусом лака для ногтей и ментоловых сигарет, когда я проходил мимо машбюро; все – чистые, спокойные и предсказуемые. Наверное, странно, что так много экзотических товаров проходят через эти офисы, если можно так выразиться, и не оставляют следа. Корица, магнезия, копра, перец аллигатора, сапфиры; мы тоннами ворочали ими с той же легкостью, что листовой сталью и сырой нефтью. Все товары мира, причем ни один из них на много миль не приближался к офису; я видел их только во время редких визитов в доки и аэропорты. Через мои руки проходило только их юридическое тождество в виде уведомлений о погрузке и коносаментов, таможенных ведомостей, не оставлявших в воздухе ничего, кроме слабого сухого запаха несмываемых чернил. Я почувствовал его, открыв дверь своего кабинета, однако там был и цветочный аромат духов Клэр, и сама девушка, листавшая небольшие пачки документов на своем безукоризненном столе.

– Стив! Привет! Я не ждала, что ты придешь так скоро! Как твоя бедная рука? Ничего серьезного, правда? Я хочу сказать – надо же так поскользнуться в дождь? Ты же мог по-настоящему сильно что-нибудь повредить!