Утром, в третий час от восхода, Амза, семнадцатилетний рыбак фамилии Кагуа, едва не упал, перескакивая забор, отделявший пляжную гальку от дороги. Рассмеявшись, он заторопился дальше, к дому.

— Брат, брат! — крикнул Амза, вбежав в калитку.

— Что случилось? — Даут обеспокоенно поднялся со стула.

Валера, ровнявший изгородь за ацей

[1]

, замер и прислушался.

— Там, на берегу! Дельфин! — сквозь частое дыхание произнёс Амза и улыбнулся.

Апацха во дворе Кагуа стояла простая. Одна стена была от дома — деревянная; остальные стены — тёмно-коричневые, плетёные из рододендрона, с узкими ячейками. Пол в апацхе был земляной, ничем не прикрытый, а крыша тянулась узкими досками, над ними был чердак, куда поднималась лестница. В чердаке хранились запасы сухой еды и шерсть. В центре апацхе было костровище; тут стоял жестяной столик для жарки рыбы, а на кирпичной трехножке — старый котел для мамалыги. Здесь же — два таза на таганах. С потолка свисала архышна

[8]

; к ней подвешивали малые котлы — для супов, каш. Кроме того, под потолком на меньших цепях крепилась просторная плетёнка; на неё для копчения укладывали сыр, рыбу или баранину. По стенам разместились плотные гирлянды из красного перца, лук, веники, чугунная сковорода, кастрюли. На табуретках — миски и тряпьё. Над входом, открытым к веранде, к мушмуле, висели оленьи рога; над другим входом, открытым к сараю и забору, были прищеплены шакальи клыки и старая, успевшая побледнеть шкура дикой свиньи.

Апацха была кухней, но в ней также и спали. Валера помнил, как его в детские годы оставляли на ночь возле придавленного поленом огня. В душном доме разрешалось спать только зимой. Помнил он и долгие столы — на них тесными горками выкладывали мамалыгу; ели её пальцами — с аджикой, копчёными сыром и телятиной. Тогда, в довоенные годы, тарелки были редким, порой — излишним предметом. Сейчас в апацхе Кагуа спала лишь баба Тина. Она говорила, что в стенах комнаты её посещают головные боли, а сны не разлетаются по странам.

Апацха хороша вечером, когда с гор спускается прохлада. Сквозь плетёные стены дует студёный воздух, а спереди, от костра, ширится жар. И приятны разговоры, закуска — вкусна, а вино, поднятое из глубоких апхалов

[9]

, не пьянит, но ублажает.

— Ну… я встречал в море дельфинов. Что ни говори, их много тут, — рассказывал Батал Абидж, друг Валеры. — Случалось, трогал их, да. Было всякое. А…. — мужчина поднял вилку; нахмурился, позабыв, о чём именно хотел сказать; потом вскрикнул: — А! Это… Было даже однажды, что видели дельфиниху с дельфинёнком. Мёртвым. Она его всё носом носила. Подталкивала к воде, отпускала. Ну он тонул. Так она снова подхватывала, тащила к воздуху. Дура думала, что он ещё задышит, а он мёртвый был. Мы неделю ходили в ту бухту. Под Кындыгой. Так она три дня с ним плавала. Уж не знаю, спала или в ночь тоже с младенцем носилась, но… Тело его мягким стало, вот-вот разложится, а она всё к воздуху толкает, глупая. Может, бросила это дело, может ещё что, мы потом её не видели.

— Да… — качнул головой Саша Джантым, в этот вечер также гостивший в апацхе Кагуа. — Всякое случается.