Отправившись искать царство своего отца, Субетай уже не поворачивал назад. Духи запретили ему возвращаться. Духи говорили ему, что он возвращается в свои земли. Духи были бы довольны, если бы он сделал это раньше, еще в детстве.

Субетай ехал, прикрыв глаза, слыша привычные звуки: бряцанье драгоценной сбруи, привезенной отцом из походов, негромкий разговор приближенных.

Он сделал то, что не удалось его матери. Тогда, когда она носила его под сердцем.

Ему снились иногда те места и то, как они — мать, отец и друг отца — едут по степи. Они ехали в северные земли, в холодную страну, где земля не терпит людей, и она поднимается вверх, вверх, и надо идти несколько дней, чтобы увидеть равнину с другой стороны.

Там живут золотые звери, сказочные звери. И орлы там размером с оленя.

— Бегите, бегите! — Темучжин кричал это, уже повернув коня. Он скакал прочь, а Борте, его жена, испуганная, вслушивалась в его слова.

— Давай, дочка, давай, — у служанки, Хоахчин, тряслись руки, но она все делала быстро. — Полезай! — Пока Борте смотрела, как уезжает ее новая семья, пока она стояла, растерявшись — да времени-то всего ничего на это ушло — Хоахчин уже все приготовила — запрягла возок, накидала в него овечьей шерсти, всяких тряпок. — Полезай, дочка, давай, в эту шерсть. Никто тебя не найдет, поехали.

Даже когда они отъехали на порядочное расстояние, Борте все еще не могла прийти в себя. Рано утром, небо еще только-только начало желтеть — совсем недавно — служанка, Хоахчин, разбудила всю семью: Темучжина, Борте, Оэлун (мать Темучжина), других ее детей. Служанка услышала, что кто-то едет. Ничего хорошего ждать не приходилось, никто к ним не поехал бы в такую рань. Кроме недоброжелателей. Мать и детей рассадили по коням и ускакали.

Борте со служанкой остались одни. Им коней не хватило. Борте не хотела думать о том, что Темучжин мог бы остаться, а ее посадить на коня. Даже для работника конь нашелся, и вьючную лошадь взяли. Почему ее оставили? Потому, что чужая? Она им не родная, то есть, не по крови. Она — молодая жена старшего сына. Выходит, ее ценность для семьи равна ценности служанки?

Светало, но тени все еще были резкие. На северных склонах, куда пока не попали солнечные лучи, была совсем ночь. Борте плохо понимала происходящее. Хоахчин втолкнула ее в возок, закрыла дверцу, и они поехали. Если повезет, они смогут укрыться в ильмовой роще. Те, кто спасся верхом на конях, направились дальше, к горе Бурхан-халдун. Заросли начинались у его подножия, там спрятаться было легче.

До Бурхан-халдуна вся семья добралась очень быстро. Ехали молча. Мать Темучжина, Оэлун, даже не решалась оглядываться. Что толку. Обо всем позаботятся сыновья, а она ехала с десятилетней дочкой, Темулун. Оэлун молилась, а дочке сказала: будем молчать и не тратить силы понапрасну. Сейчас мы спрячемся, а потом еще спускаться назад придется. Откуда силы взять? Так что помолчим.

Она ехала и гадала, кто бы это мог быть, кто к ним пожаловал? О Вечное Небо, как быть, когда одна, а старший сын во вражде с соседями? Но почему, с чего бы они решили напасть на них сейчас? Правда и то, что для разбойников не надо повода. Ничего-ничего, повторяла она. Все образуется. Вернемся. Ох, да когда же оно все образуется-то… Вся жизнь так и проходит в тревогах. Ну, что толку вздыхать…

Семья подъехала к подножью Бурхан-халдуна, стали подниматься по склону. Потом, когда все закончилось, Оэлун не могла понять, как они всемером смогли пробраться по такой чаще. Она ехала за сыновьями — Темучжином, первым, за ним ехал Хасар. Как они пробрались через эти заросли мелких кустов, ив? Только Небо им помогало, потому что там, как говорят, и сытому змею не проползти, так густо разросся подлесок.

— Немало нам работы будет дома, — пошутила Оэлун, чтобы ободрить притихшую Темулун. — Ты посмотри, разорвали мы с тобой халаты. Да и ребята тоже. Будет чем заняться, когда вернемся.

Чильгир тосковал, как будто ему предстояло расстаться с Борте. У него были плохие предчувствия.

— Я буду помнить тебя и там. И ты будешь помнить меня, — говорил Чильгир Борте. — Тебе будет тяжело без меня, а я буду скучать по тебе.

Ей казалось, что ему нравится пугать ее. Она не понимала, зачем он говорит так серьезно, как будто сам в это верит.

Борте как-то очень быстро привязалась к Чильгиру. Она сама себе удивлялась. Но этот человек относился к ней так… она почувствовала себя настоящей ханшей. Она легко последовала советам Хоахчин и смирилась с тем, чего нельзя изменить. И хорошо, что нельзя, думала она. Но Хоахчин об этом знать не обязательно. Борте хотела рассказать Чильгиру, что муж бросил ее, оставил врагам. Ей казалось, что ей будет легче, но она не могла об этом говорить, ей было трудно даже начать, она не могла подобрать слова. Ей казалось, что он бы понял ее, пожалел бы ее, и все бы забылось. Чильгир видел, что ее что-то мучает. Чтобы она не вспоминала о плохом, он провел рукой по ее волосам и шепнул: «Теперь все будет хорошо, девочка».

Но все равно продолжал говорить о своей смерти, о том, что она его переживет. И о том, что теперь с ней все, все будет хорошо, ничего плохого уже не случиться. «Как же так? А ты?» — «Нам не дано избежать смерти, девочка, — грустно улыбнулся он. — Тебе придется это пережить. Но потом все будет хорошо, вот увидишь».

Пока Темучжин был в походе, Оэлун все время вспоминала смерть Есугая. Она гнала эти мысли, но перед глазами у нее была его смерть, неожиданное возвращение и смерть.

Говорят, его отравили татары. Привело же Небо встретить их по дороге от родных! У них был какой-то праздник, отказаться было нельзя. А может, это только разговоры…

Как доехал до дому, как еще в седле держался все эти дни? Знал, что если упадет, то уже не поднимется, ехал в забытьи, и все мерещилась ему звездная дорога впереди, та, по которой он ехал, она одновременно была и степью, его родными местами, и дорогой среди звезд. Только перед ним было светло (но и звезды почему-то тоже пробивались), а по краям дорога темнела, клубилась, и раздавался тонкий еле слышный звон. Но не было бубенчиков ни на сбруе, ни на одежде Есугая. Он все пытался понять, откуда этот звук, старался вслушаться, ему казалось, что это сейчас самое главное. Он так и не смог объяснить этого Оэлун, она так и не разобрала его слова — там… что это… откуда… — О чем это он? О чем шепчет посеревший Есугай, куда собирается он уйти, зачем он от нее уходит? У нас еще дети не выросли, эй, Есугай, у нас еще старший не женился. И прибежала вторая жена Есугая, и давай кричать — что ты делаешь, Есугай-баатур, духи не ждут тебя, ты им не нужен, ты нам нужен, твоей семье, тебя ждет наш сын, маленький Бельгутай. Но Есугай больше никого не слышал. Все более четким становилось позвякивание непонятно откуда взявшихся бубенчиков. Он разбирал звуки все лучше и лучше, пока не ушел туда, куда они звали.

Оэлун довелось узнать, что в настоящей беде, в настоящем горе люди обязательно бросят. Помогут, когда все неплохо, и то — в какой-нибудь мелочи помогут. Юрту поставить. Займут овцу, инструмент — да. Принять странника — примут, накормят, в дорогу дадут коня, еды, вещи, какие нужны. Святое дело.

Но у вдовы с пятью детьми, только мужа схоронившей, скот угнать — это то, что случится обязательно, это уж само собой.