Захожу я вечером в клуб, а там собрание. Ладно, собрание так собрание. Не привыкать. У нас в клубе каждый день мероприятие — собрание или кино. Раньше танцы часто устраивали. Но с этим мероприятием надо поосторожнее. Накладных расходов много. То люстру кокнут, то дверь выставят, а то и по окнам шарахнут. Веселятся, между прочим, некоторые…

На собрание я опоздал. Присел в сторонке, сижу, слушаю. Самостоятельно повестку дня определяю.

Для порядка на председателя взглянул. Ничего, ведет себя смирно. Да по нему ни черта не поймешь! Уткнул голову в бумажки, что перед ним разложены, и горя ему мало. Смотрю на трибуну. Вижу: парень с чубом, в ковбойке. Руками энергично размахивает. Головой в разные стороны вертит. И воды не просит. Даром что вода рядом, в графине. И стаканчик имеется. Возле графина аккуратно стоит. Еще не троганный. Хотя зачем парню глотку полоскать, если она у него и так как луженая? На весь зал режет. Без радиофикации и акустики.

— Почему такое безобразие, — говорит, — допустили? Сидели… ждали. Чего, — говорит, — ждали? У моря погоды и икры от курицы? Он, — говорит, — наш основной кадр, а мы ждали. Давно надо было засветить этот вопрос! Законно! И крышка! Забыли про человека.

От его пламенных слов меня грусть разобрала. Ай-я-я-яй! Нехорошо-то как. Об основном кадре не позаботились. Про человека забыли. Про самое дорогое на свете. Может, он в отдыхе нуждался? Может, ему путевочку нужно было подкинуть куда-нибудь на Кавказское побережье? Море, солнце, горы, воздух! Двадцать восемь дней, без дороги. Смотришь, опять человеком бы вернулся. То-то председатель голову повесил. Стыдно, небось, людям в глаза смотреть. Дай-ка я его еще построгаю! А? Выступить, что ли? Или подожду? Ладно, подожду, спешить некуда.

Желтела листва, краснели помидоры, у голубых экранов телевизоров горожане смотрели уборку кукурузы на силос.

Одним словом, осень. Одним словом, горячая пора у студентов, когда они, едва успев переписать расписание, укатывали в окрестные хозяйства копать картофель и завершать другие сельскохозяйственные работы.

На этом лирическом фоне и пойдет рассказ об одной сельской девушке и городских ребятах и девчатах. Рассказ, который называется «Химичка». А почему «Химичка», — об этом и пойдет речь в рассказе.

…У маленькой станции, такой маленькой станции, что трудно упомнить ее название, остановился пригородный поезд. Это единственный поезд, который здесь останавливался, потому что станция маленькая и не может принять огромного потока пассажиров.

И вот на этой маленькой станции сошла небольшая группа юношей и девушек. Оживленная группа молодых людей в красивых ярких рубашках навыпуск и в брюках. Девушки тоже были в брюках, и им очень шло такое сочетание верхней одежды — рубашка и аккуратненькие брючки. Просто удивительно, почему девушки лишь сравнительно недавно стали носить брюки и почему находились люди, которые из всех сил старались наложить запрет на женские брюки.

Алексей Федорович спешил, притом в рабочее время. Деталь немаловажная. Она прояснит последующие события, виновником и участником которых оказался Алексей Федорович. Кроме того, данным фактом характеризуется в какой-то мере личность самого Алексея Федоровича, как человека дисциплинированного, привыкшего ценить свое и чужое время.

Десять минут назад ему позвонили в трест и велели без промедления явиться на заседание исполкома. Причину вызова по телефону излагать не стали, а любезно пояснили: «Узнаете на месте».

Срочность вызова не удивила Алексея Федоровича. Он свыкся с неизбежностью таких приглашений в самые различные инстанции, вплоть до совета домохозяек при укрупненном домоуправлении. Как человек реалистического склада ума и богатого практического опыта, он по себе знал, что должность управляющего трестом «Жилкомдетстрой» довольно хлопотливая и беспокойная, и для него самого, и для окружающих.

Строителей на текущем отрезке времени пока что больше ругают, нежели хвалят. Явление, на взгляд Алексея Федоровича, вполне закономерное.

Люди хотят быстрее переселяться в новые квартиры. И не просто в новые, а в благоустроенные и хорошо отделанные. Чтобы в них, этих новых квартирах, и накат радовал глаз, и пол не служил бы мусоропроводом, а щели в окне — форточкой.

Созвали собрание. Выбрали троих в президиум, председателя, секретаря и одного запасного. Сказали, что будем обсуждать Мухина.

— Почему Мухина?

— Мухин нарушил.

— Что нарушил?

— Станем конкретно говорить, тогда и узнаете, что Мухин нарушил.

Что, по-вашему, самое страшное в семейной жизни? Я бы оказал так: муж без жены, жена без мужа, телевизор в коммунальной квартире.

Так я по крайней мере думал, пока не узнал про случаи с М. И. Квочкиным.

Маркел Иванович руководил предприятием, выпускавшим подарочные изделия. Не красивые и изящные вещички, которые можно было бы, не отворачивая лица, преподнести любимому или знакомому человеку для украшения его быта, а именно изделие под артикулом номер такой-то.

Солидные по цене и весу изделия — культурные ценности, как их называл Маркел Иванович, обеспечивали плановый вал и безмятежную жизнь. От такой жизни, а может быть, и от широченных брюк фигура Квочкина походила очертаниями на конус с шариком на вершине или на перевернутую рюмку.

По части брюк Квочкин был принципиально стоек, упорно сопротивляясь общепризнанной моде и уговорам знакомых. «Важно, — изрекал он, — чтобы там, наверху, размеры соблюдались». И постукивал при этом по голове: «Чтобы ритмично действовала верхняя нервная деятельность человека, которую открыл и описал наш соотечественник, ученый товарищ Павлов».

Художник работал вдохновенно и неутомимо. Вплоть до седьмого пота работал. Он писал картину «Семь пар влюбленных». Писалось легко и быстро. Даже кот, серый кот, у которого хвост был вечно в краске, не раздражал художника, как это бывало в минуты творческого застоя.

И вот на холст лег последний мазок. Художник запрыгал от радости. А кот, серый кот с вымазанным краской хвостом, улучив подходящий момент, оставил на брюках художника еще одно пятно.

Вскоре художник понес картину в салон-магазин. Там ее стали рассматривать, бросая подозрительные взгляды на автора. На сплошном черном фоне ярко желтели семь концентрических окружностей, вписанных одна в другую.

— Так мое «я» воспринимает любовь, — гордо пояснил художник, когда его попросили раскрыть содержание картины. — Семь окружностей символизируют, семь пар влюбленных.

Первая пара — на картине это самая маленькая окружность — он не знает, полюбит ли ее, она не знает, полюбит ли его.

Древен род человеческий, многовековой историей наделено нынешнее его поколение, а пути любви так же неисповедимы, как и в те отсталые времена, когда не было полетов в космос, справок от домоуправлений, телевизоров и строгих правил грамматики.

Сергей Викторович преподавал русский язык и литературу. Он добросовестно объяснял правописание предлогов и союзов, проверял диктанты и старался убедить учащихся в том, что трагедия В. Ленского — трагедия всего мелкопоместного дворянства, связанного с феодальным способом производства. Вечерами папа и мама спрашивали у Сергея, как сегодня прошли уроки, и просили приходить домой пораньше: мало ли что может случиться с мальчиком на улице, да еще в позднее время.

А Дине предстояло держать экзамен на знание русского языка. Перед многотысячной аудиторией так называемых телезрителей. Говорят, что хорошенькая дикторша этот экзамен выдержала успешно. Говорят, что ряды великомучеников голубого экрана сразу пополнились лицами мужского пола. Говорят…

Но Дина была человеком самокритичным. Она не расценивала свой успех как награду за отличное знание местоимений и глаголов с безударными личными окончаниями. Как человек самокритичный, она понимала, что светлые волосы, схваченные химической завивкой, миловидное личико во главе с маленьким, чуть вздернутым носиком тоже кое-что значат.

Все шло хорошо. Дина научилась сохранять полное спокойствие и способность мило улыбаться в творческом водовороте, который устраивают на студии режиссеры, их ассистенты, операторы и просто звукооператоры.

Молодость любознательна. Молодость непосредственна. Молодость кипит, бурлит и даже влюбляется. Впрочем…

К ребятам зашел Иван Саженцев. Староста их группы. Встрепанный, чуб до носа достает, ковбойка нараспашку. Глаза… Глаза от бессонницы опухшие. Сразу видно, парень с постели вскочил. Покрутил головой в разные стороны и спрашивает:

— Где у вас Санька Волошин?

Леонид промолчал, а Олег, не отрываясь от книги, уточнил:

— Вы, товарищ, имеете в виду студента третьего курса, нашего неутомимого естествоиспытателя Александра Владимировича Волошина? Не так ли?

Мы были бы распрекрасными подлецами, если бы не помогли товарищу. И мы, конечно, помогли. Без меди и звона. Без индивидуальных обязательств на повышение уровня чуткости и внимательности.

В обеденный перерыв нас разыскал в столовой Витька Кассета. Ему здорово везло на новости. То ли он вертелся возле них, то ли они вращались около нашего неугомонного друга. От него мы и узнали кое-что насчет Галки.

Потрясать от негодования тупыми казенными ножами не стоило. Отодвигать в сторону котлеты и свежий компот из сухих фруктов тоже. Зачем прибегать к насилию и вызывать гнев общественности?

Но дело было серьезное. Хотя бы потому, что Галка — это не просто продавщица галантерейного магазина. Галка, как выражаются в светских кругах, — девушка нашего общего знакомого Бориса. Надежного товарища и толкового наладчика. Между прочим, видного из себя парня.

Прикинуть, что к чему, нам не составило большого труда и не потребовало огромного напряжения мысли. Мы и так могли довольно точно вычертить кривую зависимости Борькиного настроения от Галкиного самочувствия. И это не парадокс жизни. И не профанация чувств. Это как раз наоборот. Просто мы хорошо знали друг друга. И, между прочим, сами ухаживали за девушками. Не обязательно из кадров советской торговли. Но, во всяком случае, не хуже.

Семеновы получили квартиру. Отдельную квартиру с водой, форточками, газом, оштукатуренным потолком и связкой ключей от двери. Дверь открывалась и закрывалась без особых усилий. Они были довольны. Они — это Олег и Аня. Олег приходился Ане мужем. Аня доводилась Олегу женой. Вместе они составляли семью. Маленькую ячейку счастливых молодоженов. И новоселов.

Олег позаботился об электрическом звонке, а Аня положила у дверей резиновый коврик, напоминавший залитые гудроном пчелиные соты. Вход в квартиру был оформлен. Вытирайте ноги, звоните и «Проходите, пожалуйста!»

Но долгожданного «Приходите, пожалуйста» мы пока не слышали. Мы — это небольшой, но дружный коллектив слесарей-сборщиков. Олег и Аня — первые молодожены в бригаде.

Бригадиром у нас недавно стал Г. Г. Комаров. Комаров — его фамилия. Г. Г. — инициалы, которые расшифровываются так: Григорий Григорьевич. Мы его звали по имени и отчеству — Григорий Григорьевич. Из уважения к его солидному холостяцкому стажу, как объяснил зашедшему в цех корреспонденту Борис Орлов, товарищ тоже из нашей бригады. Борис любит философские обобщения. Впрочем, и производственный стаж у нашего бригадира еще с техникума записан. С заочного. А вот его холостяцкое положение… Один освобожденный работник завкома конкретно выразился: «За здоровый быт боремся. А ваш бригадир, того, знаете, холостой. Значит, он, того, знаете… Тень на бригаду отбрасывает». Мы разъярились. Хорошо, Борис успокоил. Постучал этак выразительно по своему лбу, чуть пониже роскошного голубого берета, и успокоил. Борис любит иносказательные выражения.

Мы не торопили события. Надо же было Олегу и Ане заполнить углы и остальное пространство в комнатах чем-нибудь полированным или никелированным. Мы не спешили притронуться к перламутровой кнопке звонка и оставить следы на резиновом коврике, похожем на залитые гудроном пчелиные соты. Но у нас все было готово.